Доброго времени суток, дамы и господа!
Не знаю, как вы насчет кроссоверов, однако поскольку к ХН данная повесть имеет прямое и непосредственное отношение, сочла возможным выложить ее и здесь, у вас.
Итак...
Золотом по черному
Пейринг: Питер/ Мио, немного Эдмунд/Джедис, упоминается Мио/Юм-Юм
Фэндом: в целом – кроссовер между «Хрониками Нарнии» (фильмами больше, чем книгами, причем первыми двумя, в основном) и «Мио, мой Мио»
Жанр: драма, фэнтези, романс
Рейтинг: NC-17, естественно
Размер: макси (повесть)
Дисклеймер: не претендую, не обладаю
Предупреждения – никаких, вроде. Ну, кроме гета Эдмунда и Джедис. Да, и еще – фанаты Астрид Линдгрен, боюсь, могут быть немного смущены.
Не вспоминай о море!
Словно могила пустая,
Стынут масличные земли,
Черной тоской порастая.
Федерико Гарсиа Лорка
1 – Король забавляется
читать дальшеКакие золотые у него волосы, - думает Люси, глядя на брата, - золотые, разбросанные ветром, поневоле приходят в голову спелые колосья в поле, если носом уткнуться – они и пахнут так… теплым, летним чем-то. Питер – единственный у них в семье блондин, Эд со Сью в отца пошли, а сама она – вообще рыжая, тут не знаешь даже, радоваться или огорчаться, в школе дразнятся, а мистер Тумнус зато восторгался, фавны и сатиры, дриады и наяды Нарнии называют ее Хризокомой – Златокудрой, хотя почему – совершенно неясно, это ж у Питера золотые волосы, а не у нее.
У Питера, который в доспехах боевых – вылитый молодой Ричард Львиное Сердце. Который - Питер Великолепный, Верховный король, властитель и воин, широкоплечий девственник (Люси уже известно, что это значит) на белом боевом единороге, серебристо позванивает кольчуга, пламенеет алый лев на щите, жарко сияет златотканый лев на алом сагуме – Львиное Сердце, о, да, - лицо в обрамлении шлема серьезное, собранное, сосредоточенное, - воитель перед битвой, уверенный в себе, трезво оценивающий возможности… правда, сейчас на Питере доспехов нет, только сюрко плотной коричневой кожи поверх замшевого колета и таких же плотно прилегающих штанов-тувий, заправленных в высокие, по колено, сапоги.
Все любят Питера. А он – воин, и думать, что однажды – неважно, в бою или на турнире – может случиться страшное, и не станет его, Верховного короля, доброго и сильного брата с волосами, как нагретое летним зноем поле, невероятно, и храни Аслан, и – нет, Люси знает: уныние есть грех, она не будет, не будет поддаваться, только что ж прикажете делать, если Питер сейчас опять затеял любимую свою забаву – игру со смертью?
Потому что кому угодно можно рассказывать, дескать, риск – благородное дело, а справедливость – истинная сила, но не Люси, не младшей из детей Адама и Евы на нарнийском престоле; она достаточно понимает Питера, чтоб в полной мере осознать – король рискует не столько ради благородной (несомненно, кто б и спорил) цели, сколько ради риска как такового, тело, сильное, юное тело, созданное для любви и боя, отдается отчаянно бою за отсутствием любви, - Люси не так уж много лет, но она – не дура, и Сью ей много чего объяснить успела: «Он горит, Лу, ему давно пора, ему бы… черт, ладно, рано тебе еще, а он горит, мы с Эдом серьезно беспокоимся, если ничего не произойдет, причем скоро, - понятия не имею, что из всего этого выйдет».
Эд… он понимает, к нему туманное «рано еще» старшей сестры не относится, и единороги ему не даются, отскакивают с тревожным фырканьем, - Люси не совсем в курсе, однако, кажется, с ним что-то сделала Белая Колдунья, там, в плену, - тоже странно: как может женщина сделать ЭТО насильно? (Или не насильно? Эд и по сию минуту в лице меняется, стоит при нем Белую Колдунью упомянуть, и рот у него искривляется в жалкую и злую ухмылку, а глаза делаются на миг – другой далекими, затуманенными, и что тут делать, непонятно). Эд - вечно в окружении хихикающей стайки дриад и наяд, древесные и водяные красавицы льнут к нему, смеются незатейливым шуткам, треплют по черной вихрастой голове, норовят, точно невзначай, коснуться тонкого и жилистого тела крутым бедром или полной грудью, а по ночам Люси, гуляя по галерее, не раз замечала едва прикрытый наспех накинутым хитоном девичий силуэт, выскальзывающий из покоев младшего нарнийского короля, - нет, Эду точно «не рано», интересно, а почему Питер?..
Однажды (угу, любопытство есть порок и большое свинство, и коту за него нос дверью прижали, и вообще, но Питер – в конце концов, брат ей, и заботиться о брате – ее святая обязанность), она, не удержавшись, все же начала:
- Питер…
- Угу? – от Верховного короля, несколько часов носившегося галопом где-то в полях, крепко пахло лошадиным потом, он, не заморачиваясь шнуровкой, через голову стянул промокшую, запыленную рубаху-камизу, и склонился над каменной огромной чашей, и Люси, отстраняя прислужника гнома, ухватила серебряный кувшин – полить. – Чего тебе, малышка?
- Питер, - щекам, шее и ушам внезапно сделалось жарко, - у нас при дворе столько красивых девушек, почему ты… не женишься?
Не то спросила, конечно, что спросить хотела. Или как раз – то самое, просто изящнее сформулированное.
Крепкие руки брата, натиравшего мыльным корнем шею, спину с перекатывающимися уже вполне по-взрослому мышцами, выпуклую, литую грудь, замерли на середине движения.
- Я никогда не женюсь, - уронил Верховный король Нарнии.
- Да, но почему?
– Потому что. Ты поливать будешь или как?
- Буду. А Сьюзен сказала…
- А у Сью вообще язык без костей, - брат принял из рук у гнома расшитое полотенце, в чуть потемневших от воды золотых волосах бриллиантами засверкали капли. – Лу, ты чего… обиделась?
- Еще сообщи, что мне, мол, «рано»! – Люси ехидно сморщила нос, и по носу этому немедленно получила шутливый щелчок.
- Да нет, с чего бы, - ответил Питер как-то рассеянно, - нормально, ты в битвах сражалась, раненых исцеляла, не рано, а просто…
- Питер?
- Все. Я не хочу больше об этом говорить.
А после она случайно услышала – Питер, едва сдерживая львиный, Аслан бы обзавидовался, рык, объяснялся со Сьюзен на тему «и я был бы здорово благодарен тебе, Сью, если бы вы с Эдом не посвящали младшую в проблемы, которые не имеют к ней никакого отношения», а сестра довольно язвительно ответствовала в том смысле, что «она все равно узнает, рано или поздно, и, Пит, ну, зачем делать из мухи слона, на подобные штуки даже у нас в Англии сроду внимания не обращали, а здесь Нарния, античные нравы, и вообще – я бы на твоем месте». И тут Верховный король перестал сдерживаться, взревел, распугивая малиновок на мраморном подоконнике:
- С фавном прикажешь? Или с кентавром?! А может, гном какой сподобится?!
- Не преувеличивай, - Сьюзен бы испугаться, а она, наоборот, хихикнула, - мало к нам людей прибывает? С посольствами, с дипломатическими миссиями? Питер?
- Мне… у каждого интересоваться, не пожелает ли? – теперь брат говорил тише, гнев у него в голосе сменился обычным раздражением, похоже, данную загадочную тему они со Сьюзен обсуждали уже не раз. – А вдруг, да повезет? Престиж власти…
- Брось, - отмахнулась черноволосая королева, - и вообще, хорош уже мозги мне парить. И мне, и самому себе, кстати. Скажи прямо: просто так – не могу.
- Не могу. А ты можешь?
- Нет, и я не могу. А зато Эд – запросто.
- Повезло Эду, - в дверном проеме показался барсук-дворецкий, и Питер поднялся с подоконника, одернул жесткий колет, бросил напоследок:
- Насчет Лу… ты меня поняла, короче.
Девственник, - размышляет Люси, косясь на старшего из братьев. Значит, никогда не занимался любовью. А… фавны здесь с гномами и кентаврами, любопытно, причем? Не поминая уж про посланцев из-за моря?
Звенят, звенят копыта по дороге к северо-востоку, поблескивают рукояти мечей под плащами, - Питер, Верховный король Нарнии, в который раз отправляется восстанавливать попранную справедливость.
- С востока пришли они, из-за моря, на лебединых черных кораблях, высокие и ослепительные, - тихо рассказывал фавн, и кровь пропитывала повязку на лбу, тяжелила черные завитки, - в черных кольчугах пришли, под черными парусами. Мы испугались. Мы пытались сражаться, но мечи их были словно заговоренные, и многие пали, а те, кто уцелел – покорились. В единую ночь они выстроили на морском берегу Черный замок, и я сам видел: камни, как живые, поднимались и складывались в стены по слову их предводителя. Рабами мы стали, Верховный король, рабами чужаков – завоевателей, и страшную дань берут они с нас – наших детей, неважно, людских или нет. Дети, дети наши забывают собственные имена, надевают черные кольчуги и с грабежом и насилием приходят в родные дома. Мы слабы, и мы терпели, но… у нас не достало сил терпеть больше, повелитель. Помоги.
- Кто правит ими? – спросил Питер, соображая.
- Герцогом Като зовет он себя, - фавна шатнуло, Эдмунд подхватил его, приподнял, – Черный герцог, будь проклято его имя. Денно и нощно чайки плачут над его замком, чайки, - бывшие люди, которых он обращает в птиц, чтоб вечно парили над морем и скорбели о своей судьбе. Ученик Белой Колдуньи…
- Что-о?!
Питер, доселе, похоже, здорово сомневавшийся, стоит ли нарнийским королям соваться в абсолютно чужие им дела, к Нарнии никоим боком не относящиеся, аж приподнялся на троне, Эдмунд – кто бы и сомневался – немедленно навострил уши, нет, задумалась Люси, хотелось бы все же знать, что такого она с ним сделала тогда, эта страшная и восхитительно красивая женщина, если брат все никак позабыть не в силах, угу, Белая Колдунья, и снова, и снова она, о, милый Аслан, да избавимся ли мы когда-нибудь от ее тени?
- Ученик Белой Колдуньи, - фавн переглотнул, кудрявая окровавленная голова бессильно запрокинулась Эдмунду на плечо. – Так он сам говорит, и… мы верим ему. Поневоле приходится. Помоги, повелитель.
- Да, - Питер медленно склонил голову, - отдыхай, исцеляйся и ничего не бойся. Отринь свои тревоги, сын Леса. Мы поможем твоей земле.
А потому – звенят сейчас копыта, скачет воинский отряд на северо-восток, и Люси, стараясь держаться поближе к брату и вдыхая вкусный запах его кожаного колета, смотрит: до чего же у него золотые волосы, даже сейчас, в вечернем полумраке!
Война? Нет пока еще. А все же?
- Делать ему совершенно нечего, - шепчет практичная Сьюзен, склоняясь к уху Эдмунда, - вот что скверно. Нечего, да и…
- …не с кем, - поблескивают в полутьме белые зубы Младшего короля. – Хотя были, между прочим, варианты в школе, и сколько еще. И здесь были, я тебе, если хочешь, навскидку с полдюжины перечислю.
- А я – тебе, еще с полдюжины. Черт. Да это ж наш Питер! Мы легких путей не ищем, мы звезду с неба ждем, а пока дожидаемся, жизнью собственной запросто рискуем, чтоб возбуждение стряхнуть.
- И если б только собственной, - Эдмунд зевнул, интеллигентно прикрыл рот узкой ладонью. – Зачем малышку с собой поволок?
- Она, по-моему, сама напросилась?
- Она за Питером к дьяволу в ад напросится. А он, хотелось бы знать, чем думал?
- Легко, считаешь, еще и мозги напрягать, когда все прочее – в круглосуточном напряжении?
Воистину: к вопросу о престиже власти. А заодно и о высоте авторитета Верховного короля Нарнии, Питера Великолепного, в собственной семье!
Незапертые ворота, откинутый подъемный мост надо рвом, - понять бы, успел еще прикинуть Питер, то ли от легкомысленной самоуверенности, то ли Черный герцог и впрямь всерьез полагает, будто силен настолько, что некому ему угрожать?
Впрочем, а вдруг ловушка?
- Проверь, - он осторожно спускает на землю бельчонка-разведчика, и боевитый зверек, скользящей крошечной тенью сливаясь с иными вечерними тенями, проскальзывает в ворота. Тянутся мучительные минуты ожидания, - Питеру скучно, и нервно, и хочется крепкой драчки, а наводить справедливость – обязанность и долг короля, пусть и в чужих землях, без разницы, и вообще – тоже мне событие, мы быстро управимся, ему тоже самоуверенности не занимать, и есть с чего, первый меч этого мира, не как-нибудь, и где его носит, этого браного бельчонка?
- Все тихо, сир, - верещит воротившийся разведчик, и хвост его подрагивает от приятных предвкушений.
- Вперед. Девочки держатся сзади. Эд, - за мной!
Сонных стражников они положили мгновенно, - ножами по горлу, даже мечи выхватывать не пришлось. Промелькнул под ногами деревянный настил моста, маленький отряд людей и нелюдей сторожко прокрался во двор, стараясь как можно неслышнее ступать по черной брусчатке, - тихо, все тихо, и темно, лишь одно-единственное окно сияет высоко на главной башне, и еще два стражника у входа в сам замок, и справедливость – на стороне Питера, и…
- Взять.
Оживает в мгновение ока сонный двор, чадят, рассыпают красные искры факелы, нарнийцев окружают воины, много, много воинов – черные кольчуги, пустые, равнодушные лица под воронеными шлемами, острый блеск стремительных мечей.
- В круг! Защищаем девочек!
«Славно мы рубились», - неведомо откуда вспоминается Питеру, легко, словно перышко, выхватывающему Риндон, первый финт, обманный, и шаг в сторону, затянуть противника на свою территорию, отклониться, уйти из-под его удара, закончить движение, клинок находит цель, вонзается в незащищенное горло, - один есть.
«Славно мы рубились!»
Падают раненые и убитые, живые перешагивают через окровавленные тела, черные воины – сильные бойцы, неровня нарнийцам, и Питеру с Эдмундом хорошо бы встать спиной к спине, но что тогда будет с девочками, надо отходить к стене, заслонить собой Сьюзен и Люси, а тогда и Сьюзен, с луком ее, не развернуться, и к воротам не пробиться, впрочем, нет, к воротам все равно не пробиться, падает с глухим стуком решетка, нас ждали, ловушка, чертов маленький лазутчик, как же ты недоглядел, ловушка…
- Лу, Сью, - назад! Эд – спина к спине!
Краем глаза Питер замечает: погибают, один за другим, нарнийские воители. Уже и минотавр Астерион осел, могучими ручищами хватаясь за живот, пронзенный метко пущенным откуда-то со стены копьем.
«Теперь нас только двое».
- Держись, Эд!
Смертоносными молниями сверкают два меча, движущихся со скоростью и точностью, почти превосходящей человеческую.
- Мы умрем? – ухмыляется Эдмунд.
- Не знаю. Держись!
Выпад, защита, выпад, короткий стон умирающего врага. Выпад, защита, выпад.
«Сколько ж их тут?»
Выпад.
Защита.
«Да. Кажется, мы умрем».
Выпад!
- Довольно, пожалуй, - в мягком, напевном голосе звучит улыбка, - верно мне сообщали: вы, Ваше величество, и впрямь равных себе в ратном искусстве не ведаете. Взглянуть приятно. Однако забавы забавами, - а не пора ли и заканчивать? Вы не находите?
Сеть, упавшая сверху, кажется совсем тонкой, почти паутинной, но перервать ее не в силах даже Риндон. Питер бьется в путах молча, сжав зубы, Сьюзен прижимает к груди Люси, Эдмунд, не скрываясь, весело, заливисто хохочет в глаза неминуемой гибели.
- Счастлив приветствовать Королей и Королев Нарнии под моим скромным кровом, - певуче выговаривает человек в плаще с капюшоном, черном, будто сгусток полночного мрака, - и осмелюсь предложить им свое гостеприимство. Проведите Их величества в покои, пусть отдохнут и приведут себя в порядок. Готовьте угощение, зовите музыкантов.
- Но… - начинает Сьюзен, и тонкая рука в черной перчатке отстраняет ее спокойно и небрежно:
- После поговорим, сударыня. После.
читать дальше2 – Камнем о камень
- И чего делать будем? – полюбопытствовал Эдмунд, когда молчаливые стражи удалились, проскрежетал ключ в замке, и они остались с Питером вдвоем в просторном покое, где стены завешивали черно-серебристые ткани, пылали дрова в высоком гранитном камине, а тяжелые, тоже черные (впрочем, почему вдруг «тоже» - черным, серебряным с чернью или черным с серебром в покое было все решительно, даже атласные простыни на эбеновой широченной кровати под парчовым балдахином, даже кисея полога) бархатные занавеси скрывали зарешеченные окна, то ли тюрьма, то ли гостевая, не враз и разберешь. – Когда уж влипли по твоей милости в болото, а?
- Мыться будем, - кивнул Верховный король в сторону невысокой арки, откуда тянулись в шикарную темницу клубы влажного пара. – Мыться, отдыхать, ужинать. Ты ранен, нет?
- Аслан миловал, - Эдмунд с сомнением разглядывал аккуратно сложенную на низком резном комоде одежду, богатую, чужую. - А ты? Вон на тебе сколько крови.
- Отмоется. Это чужая кровь. Эд…
- Что?
- Мне тревожно за девочек.
А какого хрена ты позволил им ехать с нами?! - хочется в голос заорать Эдмунду. Какого хрена вообще втравил нас в неприятности, ты на стенку лезешь от отсутствия секса, ты устал кончать себе в кулак, стало быть, самое время поиграть опять в войнушку, да, Питер? Питер Великолепный, великолепней некуда, только с мозгами у нас, извините, не очень, сила есть – ума не надо, Ричард Львиное Сердце нарнийского разлива, один в один во всех возможных отношениях, просим любить и жаловать, - много, очень много охота Эдмунду высказать непутевому Верховному королю, да совести не хватает. Точней, наоборот, - как раз ее-то и хватает, и звучит в ушах голосок, удивительно на Сьюзен смахивающий: он, ладно, с затянувшейся девственности бесится, а как насчет тебя самого? Хитрейшего, дальновиднейшего в нашей семье, а? Ты-то почему не предупредил, не предостерег, не остановил наметившуюся опасную авантюру, сел в седло и поскакал следом, ровно так и надо? Или и тебя на приключения потянуло? Тогда и нечего, дружок, на Питера пенять, - у самого рожа кривовата. А что до девочек…
- Ну-у, - Эдмунд задумчиво прищурился, - мне не кажется, будто им особенное что-то грозит. Если уж нас не тронули?
- А мы – не девочки, точно?
Поначалу он ахнул, соображая. Потом решительно (отменно решительно, даже немного чересчур, пожалуй) замотал головой:
- Ты спятил, Пит. Герцог Като – он ведь пир нам готовит, бал, о чем ты?
- Дерьмо он нам готовит, - огрызнулся Питер мрачно, - и, по всему судя, высококлассное. Потому и тянет, чтоб ударить побольней, понеожиданней. У меня теперь одна надежда, братишка.
- Угу? – Эдмунд поближе притиснулся к Верховному королю, едва различил (а скорее, и вовсе угадал) его шепот:
- Может, кто из наших уцелел и по-быстрому до Кэр-Пэравела добраться успеет.
Хорош, - мысленно кивает себе Эдмунд, озирая старшего, с достойной лучшего применения неторопливой небрежностью вытирающегося после ванны, - чертовски хорош, и тело уже абсолютно взрослое, вот таким он и останется – высокий, плечи с ямочками – в косую сажень, шея – что твоя колонна в Тронном зале Кэр-Пэравела, выпуклая, мощная грудь, идеальная, пялиться и завидовать, глотая слюну, «шоколадка» брюшного пресса, узкие бедра, ноги от ушей – прямые, словно копейные ратовища, хотя с ногами и у самого Эда все в полном порядке, а что до прочего, то многим и его тонкая, легкая фигура по вкусу, недостатка в поклонницах, хвала Аслану, не имеется, и ночи он, в отличие от Питера со всей этой его солнечной красотой, не один проводит… типа, для справочки. И… Ей нравилось.
Она. ОНА! Эдмунд и заставить себя не в силах вслух произнести обожаемое, ненавистное имя, и позабыть – еще того меньше.
- Джедис, - беззвучно шевельнулись полные юношеские губы, - Джедис…
Всего лишь слово. Слово, льдинкой тающее во рту. А за словом – белые, властные руки, жестокие, терзающие губы, алые, земляничинками, соски на снежной, нежной, нежно-снежной груди, прохлада шелковистого женского тела, обжигающая – снег ведь тоже обжигает, верно? – теснота, в которую он бросился, ровно в пропасть, и, как и положено, в пропасти погиб.
Вам кажется, будто Эдмунд, Младший король, жив? Вы слышите его голос, дыхание, видите его движения?
Бросьте. Это вам попросту кажется.
Настоящий Эдмунд – по-прежнему там, в ледяном дворце, на каменном ложе, прикрытом шкурой белого медведя, прикованный к изголовью тонкой, серебристо позванивавшей цепью, плененный, измученный… счастливый.
- Джедис, - Эдмунд прижимается лбом к холодной оконной решетке, - о, Джедис…
А ведь тела ее так и не нашли, - мысль, которую Эдмунд пытается подавить в себе снова и снова, преследует тем неотступнее, чем больше он старается, и сегодня – что уж терять? – он рискует додумать до конца.
- Тела так и не нашли, Питер.
- Аслан, - Питер и не собирается уточнять, о ком и о чем, собственно, речь, - сказал…
- А ты ему веришь?
- А ты нет?
- Господи, Питер. Ну, а вдруг нет? Тогда?
- Тогда, - начинает Питер, и взрывается, отшвыривая черное кожаное, тканое серебром сюрко, - тогда ты псих, понял?! Мало зла эта проклятая баба причинила Нарнии?! Друзьям нашим, Аслану?! Тебе, наконец?!
- Мне? – переспрашивает Эдмунд негромко, и от печальной иронии в его голосе Питеру хочется взвыть. – Ну, наверное. Мне.
- Эд, а что она Сью и Лу убить пыталась, - это так, вообще ерунда? – кидает на стол Питер последний, самый сильный козырь, и Эдмунд, словно ждавший этого вопроса давным давно или самому себе его тысячу раз задававший, не суть, парирует быстро, с готовностью:
- Не она, а Могрим. Мы-то откуда знаем, на кой она его посылала?
- Угу, - Питер раздраженно поднимает с полу брошенное сюрко, натягивает, шнурует, уверенно, сноровисто, - тему твоего жертвоприношения несостоявшегося нам вообще поднимать не стоит, правильно?
- Почему? – ответствует его младший брат вполне беспечально. – И собиралась, и принесла бы, пускай. Это ж не она меня любила, а я ее.
- Идиот. Мало у тебя с тех пор было?
- У меня, - выговаривает Эдмунд четко и раздельно, - была Она. Единственная. А другие… да какого хрена я вообще тебе объясняю? Вот сам окажешься на моем месте, тогда и вернемся к этому разговору.
- Аслан милует, - отмахивается Верховный.
- Хер тебе, - злорадно хмыкает Эдмунд и тоже принимается одеваться. – И ты лучше соображай поскорее, как нам задницы вытаскивать из чересчур гостеприимного замка.
- Вам, верно, любопытно, Ваше величество, отчего я вызвал вас сюда? Для сугубо приватного, давайте назовем его так, обсуждения условий вашего и вашей семьи освобождения?
Питер отчего-то уверен был: в черном с серебром замке и хозяин должен оказаться под стать окружающей обстановке, эдакий брюнет с ястребиным профилем вроде Дракулы из смотренного в другой, лондонской жизни глупого фильма, ну, вот казалось ему, и все тут, и предстояло в очередной раз убедиться, сколь чертовски велика разница между «казалось» и «оказалось», выражаясь в манере Эда.
Неважно, что там и кому казалось.
А вот оказалось…
Тяжеленная, в руку толщиной, коса цвета спелого каштана оттягивает высокую, по-девичьи тонкую шею, спускается ниже колен. Овальное, четкое, с идеально правильными чертами лицо, вокруг прямого носа и по высоким, крутым скулам, - россыпь нежных, чуть заметных веснушек по матово-бледной коже, в прозрачно-серых северных глазах пляшут золотистые насмешливые искорки, меж розовых губ зажат чубук нарядной, оправленной в серебро трубки гномьей работы.
Черный герцог, будь проклято его имя, - так примерно выразился раненый фавн.
Он похищает детей, - вспоминает Питер, вдыхая аромат крепкого табака и пытаясь отвести взгляд от призрачно-красивого лица, собраться с мыслями, успокоиться, - похищает и лишает памяти, нет, фавн точно не лгал, зачем бы ему. Да разве Питер сам не видел пустые, равнодушные лица атаковавших в замковом дворе воинов? Не разглядел каменно-застывших стройных телохранительниц у дверей покоев герцога Като? Не заметил, пока вели по бесконечным чернокаменным коридорам, юных гномов, сатиров, сильванов, нимф – прислужников и служанок в черных с серебром одеждах, их странных глаз, начисто лишенных выражения, их почти механических движений? Или не кричат, разрывая сердце, даже сейчас у самого окна чайки над морем?
- Да-да? – подтолкнул голосом Като.
- Что «да»? – голос растерянного вконец Питера прозвучал в тишине комнаты грубо, хрипловато.
- Ваше величество судорожно пытается совместить услышанное с увиденным, - Черный герцог не спрашивал, а констатировал факт, - и мой ответ – «нет».
- Нет? – черт, с ужасом сообразил Питер, звучу абсолютно по-идиотски, счастье, Эд далеко. – В смысле?
- В смысле, - усмехнулся юноша с прозрачными глазами, покачивая трубку в узких пальцах, унизанных затейливыми перстнями, – нет, я не собираюсь помогать Вашему величеству. Вы уж как-нибудь сами для себя меня оправдайте. За все, что сделал. И за все, что сделать собираюсь.
«Он сумасшедший, - сообщил себе Питер твердо и безоговорочно. - Начисто, однозначно чокнутый. Потому и творит черт-те что, и его не убивать надо, а лечить, у нас в Нарнии есть хорошие целители, они помогут, и все забудется, и… стоп. Я его… уже оправдываю?»
- И что же Ваша светлость собирается сделать? – он не без труда взял себя в руки, постарался принять деловой, уверенный тон монарха, не раз и не два участвовавшего в переговорах и председательствовавшего на Государственных советах. – Если я вас верно понял - конкретно с нами?
- С вами? Дайте-ка подумать. Заточить в Башню забвения? Как-то это будет… пошло, вы не находите? И армия ваша заявится, монархов пленных спасать, - сероглазый герцог задумчиво затянулся, в уголках розовых губ притаилась ирония. – Казнить? Вот только крупного международного скандала мне теперь и не хватало. Превратить во что-нибудь? Из вас выйдет прелестная статуя для моей опочивальни, вы не находите?
Прозрачные глаза насмешливо, остро блеснули золотыми искорками, - «ты ведь и сам знаешь, что я просто дразню тебя, верно?»
- Бросьте, - Питеру вдруг сделалось весело, - на кой вам моя статуя? Я… не античный.
- Кстати, верно подмечено, - герцог разлил вино по пузатым серебряным кубкам, протянул один Питеру. – В красоте Вашего величества нет ровно ничего классического, она хороша лишь в движении, я бы на вашем месте портретистов придворных на кол сажал пачками.
- Не слишком ли жестоко?
Вино в кубке оказалось густым, почти черным, обильно приправленным незнакомыми пряностями, Верховный король Нарнии даже отраву на миг заподозрил, но после отмел подозрения как несостоятельные; ему сердце подсказывало – ох, черт, милосердной гибелью от яда тут не кончится.
- Не слишком, - Като тоже отхлебнул, отвернулся к окну, прислушался к чаячьим крикам. – Ах, как они пронзительно рыдают, эти дети моря! Вам не нравится?
«Пускай я сдохну. Пускай он меня сейчас прикончит. Но…»
- Сволочь, - выплюнул Питер, выплескивая вино в усмехающееся точеное лицо.
Попал?
На полу растекалось тяжелой лужицей вино, резко несло пряностями, а герцог в черном камзоле преспокойно сидел на краюшке стола в соседнем углу комнаты.
- Сволочь.
- Мальчик, это, наконец, нелепо, - раскатился негромкий смешок, - ты начисто позабыл, что имеешь дело с магом, точно? Ладно, пускай. Я напомню.
Короткий, полузаметный жест – и Питера ровно в кандалы невидимые заковало, не шелохнуться, не двинуть ни рукой, ни ногой.
- Итак, - кивнул удовлетворенно герцог, - вернемся к основной теме нашей беседы. По зрелом размышлении, я решил вас… отпустить. С одним условием, правда.
«Вот оно, - как стрела, со свистом рассекающая воздух. Не уйти. Не остановить».
- Нынче вечером, - призрачное лицо придвинулось совсем, совсем близко, розовые губы почти коснулись яростно прикушенных губ нарнийского властителя, серые глаза заглянули в бешеные синие, - я устрою пир в честь Четырех Королей и Королев Нарнии. На рассвете вы уедете, свободные, точно ветер. А ночь до рассвета Верховный король проведет со мной.
- Завтра мы отсюда сваливаем к чертовой матери, - сказал он, сколь мог спокойно, и Эду, хвала Аслану, хватило ума не соваться с расспросами и не выпытывать подробностей. – А нынче будем пировать… с гостеприимным, мать его, хозяином. И не нажирайся особенно, братишка, - с утра башка трещать будет, в седле особо, а меня с твоей зеленой с похмелья физии самого сблевануть потянет.
- Питер…
«Аслан лег за тебя, братишка, на Каменный стол, под жертвенный нож Белой Колдуньи. А от меня смерти не потребуется.
- А если я скажу вам «нет»? – спросил он, в общем, уже более или менее представляя себе ответ, и Черный герцог пожал равнодушно нешироким плечом:
- А если нет, я рискну, пожалуй. В смысле статуи. К тому же, людей – нормальных, настоящих людей - при моем дворе не хватает катастрофически, из твоего брата, если напоить его из Чаши забвения, выйдет отличный военачальник, а из сестер – прелестные придворные дамы. Да и приближенным моим надо на ком-то жениться.
- Зачем, - в горле пересохло, он сглотнул, - ты делаешь это с нами?
- Мне скучно, - Черный герцог и не подумал отвести взгляд. – Чего не натворишь со скуки? Кстати, вы пришли в мой дом с оружием, и я…
- Преврати меня в статую, - попросил Питер, - а их отпусти. Пойдет?
- Не пойдет, - Като покачал головой, кажется, он здорово забавлялся. – Не желаю через день – другой видеть у ворот замка стотысячное войско нелюдей под предводительством твоей взывающей о мести родни. И потом, чего ты испугался? Нам будет весело, обещаю».
- Питер!
- Чего еще?
«Молчи, ты только молчи. Не спрашивай, ладно?»
- Нет. Ничего. Питер?
- Угу?
- А он, ну, герцог Черный, тебе не рассказывал, как попал в ученики… к Ней?
И вот не надо, пожалуйста, воплей возмущения. Вы когда-нибудь сомневались, что любовь – охренительно эгоистичное чувство?
- Нет, - Питер затягивал перед зеркалом серебряный пояс, - он только спросил: что значит твое имя? По-вашему?
- А ты?
- Я сказал – кажется, «камень».
- А он?
- Рассмеялся – надо же, до чего интересно. «Като» на языке мира, где я рос и взрослел, тоже означает «камень». А знаешь, что бывает, если камнем о камень ударить? Искры летят!
читать дальше3 – Ворота в ночь
- Питер, - Сьюзен положила руку на руку брата, глаза у нее были печальные и тревожные, - какую цену ты заплатил за нашу свободу?
Ему хватило достоинства не поперхнуться, проглотить набранное в рот вино.
- В смысле?
- В смысле, - сестра раздраженно скомкала камчатную салфетку, покосилась в сторону улыбающейся Люси, рыжего живого огонька, веселого даже в черном с серебром атласе и мрачновато-серебристом шелке, - я не дура, ты знаешь, и не вчера родилась на свет. Мы пришли сюда с целями, далекими от добрососедских, нас схватили с боем, но стоило тебе поговорить с герцогом наедине – и нас принимают тут, как долгожданных гостей. Ты заключил сделку. Какую?
- Нарния, - начал он гордо, и Старшая королева сердито фыркнула:
- Не приплетай куда ни попадя нашу несчастную Нарнию, Питер. Я твоя сестра, черт побери! Что ты пообещал этому сукину сыну, чтоб вытащить нас отсюда?
«А, пошло оно все. Почему я должен еще и перед ней давиться правдой?»
- А как, - Верховный король оторвал ножку от индейки, откусил, - сама полагаешь?
- То есть? – Сьюзен вскинулась, понимая и отказываясь принимать очевидное, испуганно поднесла ладонь к приоткрытому рту.
- То есть, - выговорил Питер ровно, очень ровно, - постарайся объяснить как-то Эду, почему меня сегодня не будет с ним в спальне. И сделать так, чтоб вся эта паскудная история не дошла хотя бы до Лу.
- Питер!!! – сестра всплеснула руками, мелодично зазвенели бесчисленные серебряные перстни и браслеты. – И ты… так спокойно об этом говоришь?
«Ну, да. Спокойнее некуда. Вон она, судьба моя, рок, сидит во главе стола, косу через плечо, в парчу затянутое, перекинув. Прислушивается со скучающей гримаской к бесконечной истории, которой его сосед по левую руку вот уже полчаса развлечь пытается. Четкое, резное лицо, прозрачные глаза, веснушек отсюда не видать, а жаль, - они смешные, эти веснушки, смешные и трогательные, и поцеловать их хочется. И поцелую. И свечи еще попрошу не гасить. А чего? Я не из стеснительных».
- Ты, - он неожиданно даже для себя усмехнулся, - мне, кажись, весь последний год туманно намекала, мол, пора? А я тебе отвечал – не припомнишь?
- Ты не хочешь просто так, - вспомнила сестра, бледнея.
- Ага. Вот у меня и получится… не просто так.
Герцог Като не солгал: среди приближенных его и впрямь людей маловато, а в половине тех, что имеются, - тощих, поджарых, желтоглазых, покрытых шрамами – всякий уверенно опознал бы волков-оборотней. Зато хватает коренастых, увешанных искусно кованым серебром гномов, - косы по могучим плечам, татуированные до плеч голые ручиши окороками, бороды лопатами. Хватает восьмифутовых, степенно чавкающих цельными бараньими тушами троллей и медно-смуглых под черным боевым раскрасом гоблинов в проклепанной коже, клыкастых, хитроглазых, гремящих множеством разнокалиберных ножей и кинжалов. А больше всего – других, необычно высоких и стройных, с угловато-прекрасными нечеловеческими лицами и роскошными волосами до земли, глаза у них – длинные, чуть раскосые, без белков, сплошная яркая радужка, по бокам головы высоко торчат острые, изукрашенные сережками уши, улыбки приоткрывают мелкие, острые зубы.
- Питер, гляди! – Люси возбужденно прижимается к брату, на щеках у нее рдеет румянец, только начинающая наливаться грудь взволнованно вздымается и опадает под тесным лифом атласного блио. – Эльфы, они же эльфы. Никогда я раньше эльфов не видела, а ты?
«Видеть не видел, а вот слышать доводилось. И об эльфах, и об эльфьих нравах. Спасибо, Черный герцог, вот и еще один пунктик к счету твоему припишем: кто, как не ты, привел эту остроухую безжалостную сволочь к самым границам моей земли?»
Эдмунд глядит рассеянно, осушает – предупреждали заразу, а ему в одно ухо влетело, из другого вылетело – кубок за кубком, думает о своем… прикидывает, не иначе, как бы ему поспособней герцога Като о предмете своей мученической страсти поспрошать. Сьюзен кушает вяло, пьет умеренно, посматривает жалестно, ровно на казнь старшего брата провожает. И только Люси, светлой, восторженной Люси Отважной все в черно-серебряной пиршественной зале в новинку, она не видит и не понимает сгустившегося под высокими сводами зла, эльф с красновато-рыжей гривой тянет ее, смеясь, прочь от стола, и девочка легко уносится в вихре стремительного незнакомого танца.
Сьюзен нервно вскидывается, и Питер перехватывает сестру в полудвижении:
- Брось ты, Сью. Пусть пляшет, если охота. Успокойся. Нынче ночью, кроме меня, никого насиловать не будут.
Като точно услышал на другом конце стола: поднял глаза, усмехнулся краешком розовых губ, весьма и весьма двусмысленно – ну, уж и насиловать…
«Да. Нет. Черт… я не знаю».
- А там, под огромной скалою, - пела арфа, переливался и плакал звонкий голос эльфийского певца, -
Во мраке неверных теней
Резвился, приплясывал Древний народ
Средь золотистых огней.
И в танце Перворожденный –
Что ветер, огонь иль вода.
И пляшут под звуки серебряных струн,
И не устают никогда…
- Так вейся под деревом, наш хоровод, - подхватили разом десятки голосов, чисто, слаженно, -
Пока огнецвет цветет!
Эльфийская, чтоб ей, пляска. И верно говорят: не видевшие ни разу, как танцуют эльфы, умрет, не зная истинной красоты.
Даже Сьюзен проняло, - губы вздрагивают, глаза сияют. Даже Эдмунд уставился на творящееся в центре зала с ошеломленным восхищением.
Круг за кругом, все быстрее, все легче, - Люси уж и не различить среди сплетенных в круговом риле рук, только смех ее слышен из хоровода, ясный, совсем еще детский, и Питеру хорошо, страх его и неуверенность куда-то отступают, легчает на душе, - в конце концов, и впрямь, не на казнь же осудили, чему быть, того не миновать, и смертельно надоело беречь себя незнамо для кого и чего, нести осточертевшую, затянувшуюся девственность, словно воду, зачерпнутую в ладони, - не расплескать бы.
«И расплещу! И идите вы все… знаете, куда?»
Пели в свой черед, друг за другом, эльфы. Плясали гномы с мечами, неторопливые и грозные, плясали гоблины с кинжалами – дикие и завораживающие. А потом встали по обе стороны от стола два остроухих скрипача, врезали сходу нечто бешеное, заходящееся, - сорвал с себя тунику, взлетел, голый по пояс, на стол черноволосый Перворожденный, и вихрем полетел, раскинув руки и высекая каблуками высоких сапог искры из мореной столешницы, перекрывая неистовством танца неистовство скрипок… и Питера осторожно тронули за рукав.
- Пора, Ваше величество, - шепнула пустоглазая прислужница в шелках и черненом серебре. – Я провожу.
Ванна оказалась глубокая, утопленная в полу, черномраморная, - настоящий бассейн, ей-богу, размером почти с кэр-пэравелский питеров, и это казалось вполне привычным – в отличие от застывших поодаль двоих, фавна и гнома, оба нагишом, оба совсем молодые, почти мальчишки.
- Вам помочь раздеться, господин? – без выражения спросил фавн.
«Прислужники банные. Ясно. Любопытно даже, - и какие у них тут обязанности?»
- Сам разберусь.
Фавн кивнул, отступил в тень, терпеливо обождал, пока Питер, чертыхаясь и путаясь в многочисленных шнурах – и красивее здесь одежда, чем в Англии, и удобнее, но вот бесконечные зашнуровки и расшнуровки эти, спятить можно, - содрал с себя сюрко и тесные замшевые штаны, вылез из камизы; снова приблизился, с опалово мерцающим флаконом в руке, содержимое флакона вылил в ванну – вода побелела, порозовела, заиграла нежными золотистыми бликами, в сыроватом воздухе повис сильный запах, не то цветочный, не то фруктовый, - Черный герцог, похоже, или издевался всерьез и по-крупному, или и впрямь не замечал разницы между воинственным Верховным королем Нарнии и холеной наложницей. Ладно, - Питер подавил злую ухмылку, окунулся с головой в ароматное тепло, – тоже дело: по крайней мере, когда случится незнакомому парню, чернокнижнику и убийце, себя отдавать, благоухать от меня будет фантастически.
«Отдавать себя» - нелепое выражение. Ну, а как, с другой стороны, ему прикажете называть то, что случится через несколько минут? «Трахаться», по милой школьной манере? Или… любовью заниматься? Бред полный, какая тут любовь, сделка, шантаж, трудность, но преодолимая, - желание?
Черт.
Ровно наяву представилось – насмешка в серых прозрачных глазах, каштановая коса ниже колен, - а если распустить, тогда докуда? – нежная россыпь веснушек.
«Сколько ему лет-то? На вид – двадцать, вроде того. А вообще – черт их знает, магов, с их вечной юностью, тут толком ничего не разберешь».
Розовые губы, изогнутые в полуулыбке. Тонкие пальцы в затейливых серебряных перстнях. Тонкое тело, облитое черной сребротканой парчой.
Питер с каким-то блаженным ужасом понял, что возбудился, и возбудился охренительно крепко, и решительно непонятно, как вообще выходить из ванны (что они в воду подмешали, сволочи?!) со стояком, на какой хоть Риндон вешай, выдержит. Ну, и не смертельно, - если сами прислужники стоят поодаль с мордами кирпичом, чего ему-то стесняться?
- Господин готов?
- Готов.
Фавн обтер его полотенцем, отошел, уступая место гному, - он тут еще зачем, вскользь удивился Питер, а могучий сын Земли уже усаживал Верховного короля на низкое ложе, аккуратно и уверенно разминал ручищами плечи, спину, живот, плечи, втирал в кожу прозрачное масло, пахнущее так же странно и сладко, как и вода в ванне, Питер, невольно блаженствуя, одновременно и расслаблялся, и возбуждался еще сильнее, хотя, казалось бы, куда уж, а выходит, и невозможное возможно, - массаж кончился разом, быстро и неожиданно.
Все, что ли?
Третьей подошла прислужница, не наяда, не дриада, самая обыкновенная девчонка, слава Аслану, одетая хотя бы, стыдом, ясное дело, ожгло, - но как-то мимолетно, по касательной, стояк где был, там и остался, покуда девушка причесывала его, подносила светлое искрящееся вино в стеклянной чаше, за руку подводила к большому зеркалу.
- Взгляните на себя, господин.
Он… сиял.
Золотым шелком переливались волосы, розоватым золотом сияло обнаженное тело – каждая мышца, каждая впадинка, кожа гладкая, совершенная, сильный вздыбленный член отчего-то не производил впечатления похабщины, - золотой бог, жаждущий любви, остается, как ни крути, богом. Ни хрена себе, подумал Питер, подавляя желание присвистнуть на школьный манер, нет, ну, ни хрена ж себе, правда, - никогда б не подумал, что могу быть таким…
Таким красивым? Таким – желанным?
Черный герцог Като. Будь проклято его имя!
Несколько шагов по коридору, навстречу, слава Аслану, никто не попался, а то шляться голым под носом у стражников здорово не хотелось, - и прислужница тихонько постучала в дверь, и телохранительницы в черных кольчугах даже не покосились, и дверь отворилась, открылась в мягкий свет свечей, в тепло камина, в горькие запахи таинственных трав.
- Хочешь вина, мальчик?
Сидит в высоком кресле у окна, с толстой, оплетенной в черную кожу книгой на коленях, рядом на столике – серебряный кувшин, два кубка, совсем просто, совсем по-домашнему.
- Для храбрости? – нагло спросил Питер, здорово стараясь не коситься в сторону кровати в алькове.
- Не знаю. По-моему, с храбростью у тебя все в порядке. Подойди, хочу рассмотреть тебя как следует.
Что положено ощущать, когда стоишь обнаженным под чужим взглядом? Под взглядом, который можно ощутить, точно ласкающее касание?
Стыд? Смущение? Неуверенность?
Питер ощутил… силу.
Сила пришла неведомо откуда, накатила и осталась, - вот оно, вот, желание в чуть туманящихся серых глазах, он меня хочет, он смотрит, не в силах оторвать взгляда, смотри, смотри, где еще такое увидишь, что мне твоя магия, я – сильный, сильнее тебя!
- Золотой король. Золотой воин. Золотой мальчик.
Като гибко поднялся. Подошел вплотную. Мягко дотронулся до широких, с ямочками, плеч, - Питер, прикусывая губу, взял его руки в свои и положил себе на бедра.
Молчали, соприкасаясь дыханием. Молчание становилось звенящим и тонким, Питер слушал, как бьется совсем рядом чужое сердце под черным атласом, ткань мешала, хотелось расслышать лучше...
Он дотянулся – и обеими руками рванул мешающую ткань. И сходу, не давая Като даже возразить или изумиться, впился ртом в приоткрытые розовые губы, почувствовал мягкое прикосновение опытного, ловкого языка, ответил неумело и жадно, поцелуй все длился и длился, а он – черт, мозоли от меча, от кинжала, от поводий – отчаянно водил ладонями по гладкой груди, по тощему, поджарому животу, прихватывал твердую выпуклость под тонкой кожей штанов, еще одна шнуровка, внутрь не пролезть, - к чертям ее, пускай трещит, возбужденный член у Като – сталь под шелковистой кожей, по головке стекают первые капельки, и все просто, Питер столько дрочил сам себе, что и с другим парнем разберется, непривычно, но не больше, он уже находит нужный ритм, прижимает Черного герцога к стене, целует, крепко проводя по стволу, накрывает головку, и ртом ко рту, и нечем дышать, он сильнее, сильнее!
- Стоп.
Плохо соображая, он глотал ртом воздух.
- Какой активный мальчик, - Като улыбался по-кошачьи, лукаво и затаенно. – Страстный, неопытный и очень, очень голодный. Предлагаю передвинуться в сторону постели и понимаю происходящее в том смысле, что мне будет оказана честь… сделать Ваше величество мужчиной?
- Понимай как угодно, - Питер помотал головой, приходя немного в себя. – Мне плевать. И это…
- Да?
- Или ты сейчас нормально разденешься, наконец, или я все, что осталось, сам с тебя сдеру. И еще.
- Весь внимание.
- Можно, я тебе косу расплету?
Постель – широкая, холодят спину черные простыни, и Като умеет быть нежным, ласкает искусно, терпеливо, странствует по пылающему золотым жаром мускулистому телу пальцами и губами, легонько прикусывает чувствительное местечко у Питера на шее, целует, подолгу забирая в рот, маленькие, быстро твердеющие розовые соски, касается впадин брюшного пресса, ямки пупка, - и ниже, и нарнийский властитель покорно раздвигает ноги, - он знает, видел в школе, и подсматривал, совестно сказать, за любовными играми юных фавнов, Като облизывает влажную, горячую головку возбужденного члена, просовывает кончик языка под крайнюю плоть, и – опять по головке, по кругу, и – языком – в дырочку уретры, собирает сочащиеся капли, - Питера выгибает, он, заходясь, собирает остатки воли, подыгрывает бедрами, заставляя взять глубже, на всю длину, - вот оно, да, как же здорово, как классно, член упирается Черному герцогу в горло, он ведет игру по-прежнему неторопливо, медленно наращивая скорость движений, жаркие, влажные губы сжимаются плотнее, еще, о, пожалуйста-пожалуйста, я буду умолять, я встану перед тобой на колени, только не останавливайся, я…
- Довольно, пожалуй, пустых забав, - Като отбросил на худую, с выступающими позвонками, белую спину каштановый бесконечный плащ волос. Питер слепо дотянулся до одной из прядок, провел себе по губам, - теплая. – Приступим к делу?
«Говорят, первый раз это больно. Смешно. Не больней же, чем когда мечом ранят?»
- Как мне лечь? И что надо делать?
«А если и больнее, - тоже… неважно. Переживем. Я сильный».
- Тебе, - Като чуть вздернул бровь, по щекам у него разливался скрывающий веснушки румянец, - не надо делать решительно ни-че-го. Расслабься и получай удовольствие, ты его вполне заслужил. Хотя нет, подожди, - пригодится на будущее, дай-ка руку.
Пальцы обволокло что-то влажное, маслянистое. Черный герцог встал над Питером на колени.
- Смотри и учись – палец во-от сюда.
Тесно, чужое тело стискивает, горячее, затягивающее.
- Глубже.
Питер нащупывает внутри у Като крошечное вздутие, живую бусинку плоти, случайно касается немного сильнее, - и выламывает наслаждением уже Черного герцога.
- Та-ак… еще…
Сильнее, думает Питер, - и трет, онемело прислушиваясь к стонам, - куда только невозмутимая насмешливость хозяина Черного замка подевалась, он плавится под неумелыми мальчишескими ласками, всхлипывает, на длинных ресницах повисают слезы:
- Второй палец. Или нет, давай-ка сразу тремя. Ты – большой. Еще!
До конца Верховному королю удается постичь смысл и суть происходящего, только когда Като прихватывает его член у основания и плавным, скользящим движением опускается – сразу и до упора. Выбирает нужный угол – и, не давая Питеру привыкнуть или хотя бы перевести срывающееся дыхание, начинает двигаться.
Гибко. Легко. Медленно – а потом быстрее, быстрее.
Широкие, в мозолях от меча, ладони стискивают узкие белые бедра, - Питер, мотая головой по подушкам, рвется навстречу, - в гладкую, влажную тесноту, в пламя желания, в первозданный ритм движения, в блаженство, которого раньше и вообразить-то не умел, - Като поднимается и опускается, насаживаясь, и – по кругу, и еще по кругу, тело Питера понимает правила игры раньше потемнелого сознания, он отвечает увереннее, жестче, отрывает, словно от раскаленного очага, руку от бедра Черного герцога, - даже странно, что не оставляет там куска своей кожи, - находит мокрый возбужденный член, успевает поласкать раз-другой – и Като бьется на нем, кончая, и забрызгивает его грудь и живот семенем, и конвульсивно стискивает его у себя внутри, и кричащего Питера захлестывает девятым валом наслаждения.
Тишина. Огоньки свечей. И ладонь, привычная к оружию да поводьям, осторожно, почти робко гладит каштановые волосы.
«Какой он… худой. На руки взять – наверно, вроде перышка».
А правда, - взять на руки. И унести – далеко-далеко. Или пускай не очень далеко, до оседланного коня, и посадить, завернутого в плащ, в седло перед собой, и пустить коня галопом до самого Кэр-Пэравела, прочь от всезнающих усмешек эльфов, от размалеванных черным гоблинов и молчаливых гномов, от пустоглазых стражников и слуг. Туда, где он больше никогда не будет носить черное.
- Ты плачешь, мальчик?
- Я… нет. Кажется.
- Ничего, это нормально. Случается почти со всеми.
«Я – сильный».
- Люблю ночь, - Като встает, распахивает окно, жадно вдыхает прозрачный, прохладный воздух, - ночь. Смерть дня. Когда-то, знаешь, я побывал в Стране вечной ночи, день там не воскресал, он умер по-настоящему. Просто…
- Что «просто»?
- Просто тогда я был еще слишком юным и глупым, чтоб понимать красоту абсолютной, необратимой смерти.
- Холодно, - Питер подходит сзади, накидывает на почти хрупкие плечи покрывало с постели, прижимается, согревая, замыкает Черного герцога в кольце крепких рук. – Простынешь. Пошли в постель.
- Хочешь еще?
- А сам как думаешь?
… На спине. На боку. На локтях и коленях. Питер, охрипший от крика, еще и еще вбивается в тонкое тело, если б ему рассказали, сколько раз можно кончить за одну-единственную ночь – лжецом назвал бы сказавшего, мыслей не осталось, все, что он раньше считал собой, разбилось в осколки, и теперь – либо сдохнуть в Черном герцоге, либо возродиться в нем вновь, в пламени наслаждения, в костре, который горит, не догорая.
- И в танце Перворожденный… - шепчет он безотчетно, глядя в невидящие прозрачные глаза, - как ветер… огонь и вода…
«Я тебя совсем не знаю. И мне плевать. Не хочу расставаться».
- Светает, - Като сидит на разметанной постели, подобрав колени, и закуривает нарядную, в серебре, трубку, и нечитаемо смотрит на лежащего рядом навзничь, закинув руки за голову, Питера.
- Да.
«Не хочу расставаться. Не хочу и не могу».
- Сумерки – ворота в ночь, так учили меня когда-то, - Като неторопливо, с удовольствием затягивается, - а ведь неверно, перед рассветом сумерки и дольше, и темнее, что ж они тогда, ворота в день? Или лаз в день? Подземный ход? Лабиринт?
- Почему лабиринт?
- Потому что в лабиринтах вещи – не то, чем кажутся, - Като наклонился, каштановые волосы упали Питеру на грудь. – Мальчик, тебе пора.
- Уже? – сердце сжалось, будто его кулаком в железной латной перчатке стиснули. – Слушай, а может…
- Нет, - Черный герцог резко отвернулся. – И не надо, прошу тебя, нести чушь на тему любви, - нет тут никакой любви. Нет, и не было. О любви твердит каждый мужчина той или тому, кто только что лишил его невинности, - обман неопытного сердца, не больше.
- Откуда ты знаешь?
- Я ненавижу ложь. Доводилось понять, сколь больно она ранит.
Продолжение следует...
Не знаю, как вы насчет кроссоверов, однако поскольку к ХН данная повесть имеет прямое и непосредственное отношение, сочла возможным выложить ее и здесь, у вас.
Итак...
Золотом по черному
Пейринг: Питер/ Мио, немного Эдмунд/Джедис, упоминается Мио/Юм-Юм
Фэндом: в целом – кроссовер между «Хрониками Нарнии» (фильмами больше, чем книгами, причем первыми двумя, в основном) и «Мио, мой Мио»
Жанр: драма, фэнтези, романс
Рейтинг: NC-17, естественно
Размер: макси (повесть)
Дисклеймер: не претендую, не обладаю
Предупреждения – никаких, вроде. Ну, кроме гета Эдмунда и Джедис. Да, и еще – фанаты Астрид Линдгрен, боюсь, могут быть немного смущены.
Не вспоминай о море!
Словно могила пустая,
Стынут масличные земли,
Черной тоской порастая.
Федерико Гарсиа Лорка
1 – Король забавляется
читать дальшеКакие золотые у него волосы, - думает Люси, глядя на брата, - золотые, разбросанные ветром, поневоле приходят в голову спелые колосья в поле, если носом уткнуться – они и пахнут так… теплым, летним чем-то. Питер – единственный у них в семье блондин, Эд со Сью в отца пошли, а сама она – вообще рыжая, тут не знаешь даже, радоваться или огорчаться, в школе дразнятся, а мистер Тумнус зато восторгался, фавны и сатиры, дриады и наяды Нарнии называют ее Хризокомой – Златокудрой, хотя почему – совершенно неясно, это ж у Питера золотые волосы, а не у нее.
У Питера, который в доспехах боевых – вылитый молодой Ричард Львиное Сердце. Который - Питер Великолепный, Верховный король, властитель и воин, широкоплечий девственник (Люси уже известно, что это значит) на белом боевом единороге, серебристо позванивает кольчуга, пламенеет алый лев на щите, жарко сияет златотканый лев на алом сагуме – Львиное Сердце, о, да, - лицо в обрамлении шлема серьезное, собранное, сосредоточенное, - воитель перед битвой, уверенный в себе, трезво оценивающий возможности… правда, сейчас на Питере доспехов нет, только сюрко плотной коричневой кожи поверх замшевого колета и таких же плотно прилегающих штанов-тувий, заправленных в высокие, по колено, сапоги.
Все любят Питера. А он – воин, и думать, что однажды – неважно, в бою или на турнире – может случиться страшное, и не станет его, Верховного короля, доброго и сильного брата с волосами, как нагретое летним зноем поле, невероятно, и храни Аслан, и – нет, Люси знает: уныние есть грех, она не будет, не будет поддаваться, только что ж прикажете делать, если Питер сейчас опять затеял любимую свою забаву – игру со смертью?
Потому что кому угодно можно рассказывать, дескать, риск – благородное дело, а справедливость – истинная сила, но не Люси, не младшей из детей Адама и Евы на нарнийском престоле; она достаточно понимает Питера, чтоб в полной мере осознать – король рискует не столько ради благородной (несомненно, кто б и спорил) цели, сколько ради риска как такового, тело, сильное, юное тело, созданное для любви и боя, отдается отчаянно бою за отсутствием любви, - Люси не так уж много лет, но она – не дура, и Сью ей много чего объяснить успела: «Он горит, Лу, ему давно пора, ему бы… черт, ладно, рано тебе еще, а он горит, мы с Эдом серьезно беспокоимся, если ничего не произойдет, причем скоро, - понятия не имею, что из всего этого выйдет».
Эд… он понимает, к нему туманное «рано еще» старшей сестры не относится, и единороги ему не даются, отскакивают с тревожным фырканьем, - Люси не совсем в курсе, однако, кажется, с ним что-то сделала Белая Колдунья, там, в плену, - тоже странно: как может женщина сделать ЭТО насильно? (Или не насильно? Эд и по сию минуту в лице меняется, стоит при нем Белую Колдунью упомянуть, и рот у него искривляется в жалкую и злую ухмылку, а глаза делаются на миг – другой далекими, затуманенными, и что тут делать, непонятно). Эд - вечно в окружении хихикающей стайки дриад и наяд, древесные и водяные красавицы льнут к нему, смеются незатейливым шуткам, треплют по черной вихрастой голове, норовят, точно невзначай, коснуться тонкого и жилистого тела крутым бедром или полной грудью, а по ночам Люси, гуляя по галерее, не раз замечала едва прикрытый наспех накинутым хитоном девичий силуэт, выскальзывающий из покоев младшего нарнийского короля, - нет, Эду точно «не рано», интересно, а почему Питер?..
Однажды (угу, любопытство есть порок и большое свинство, и коту за него нос дверью прижали, и вообще, но Питер – в конце концов, брат ей, и заботиться о брате – ее святая обязанность), она, не удержавшись, все же начала:
- Питер…
- Угу? – от Верховного короля, несколько часов носившегося галопом где-то в полях, крепко пахло лошадиным потом, он, не заморачиваясь шнуровкой, через голову стянул промокшую, запыленную рубаху-камизу, и склонился над каменной огромной чашей, и Люси, отстраняя прислужника гнома, ухватила серебряный кувшин – полить. – Чего тебе, малышка?
- Питер, - щекам, шее и ушам внезапно сделалось жарко, - у нас при дворе столько красивых девушек, почему ты… не женишься?
Не то спросила, конечно, что спросить хотела. Или как раз – то самое, просто изящнее сформулированное.
Крепкие руки брата, натиравшего мыльным корнем шею, спину с перекатывающимися уже вполне по-взрослому мышцами, выпуклую, литую грудь, замерли на середине движения.
- Я никогда не женюсь, - уронил Верховный король Нарнии.
- Да, но почему?
– Потому что. Ты поливать будешь или как?
- Буду. А Сьюзен сказала…
- А у Сью вообще язык без костей, - брат принял из рук у гнома расшитое полотенце, в чуть потемневших от воды золотых волосах бриллиантами засверкали капли. – Лу, ты чего… обиделась?
- Еще сообщи, что мне, мол, «рано»! – Люси ехидно сморщила нос, и по носу этому немедленно получила шутливый щелчок.
- Да нет, с чего бы, - ответил Питер как-то рассеянно, - нормально, ты в битвах сражалась, раненых исцеляла, не рано, а просто…
- Питер?
- Все. Я не хочу больше об этом говорить.
А после она случайно услышала – Питер, едва сдерживая львиный, Аслан бы обзавидовался, рык, объяснялся со Сьюзен на тему «и я был бы здорово благодарен тебе, Сью, если бы вы с Эдом не посвящали младшую в проблемы, которые не имеют к ней никакого отношения», а сестра довольно язвительно ответствовала в том смысле, что «она все равно узнает, рано или поздно, и, Пит, ну, зачем делать из мухи слона, на подобные штуки даже у нас в Англии сроду внимания не обращали, а здесь Нарния, античные нравы, и вообще – я бы на твоем месте». И тут Верховный король перестал сдерживаться, взревел, распугивая малиновок на мраморном подоконнике:
- С фавном прикажешь? Или с кентавром?! А может, гном какой сподобится?!
- Не преувеличивай, - Сьюзен бы испугаться, а она, наоборот, хихикнула, - мало к нам людей прибывает? С посольствами, с дипломатическими миссиями? Питер?
- Мне… у каждого интересоваться, не пожелает ли? – теперь брат говорил тише, гнев у него в голосе сменился обычным раздражением, похоже, данную загадочную тему они со Сьюзен обсуждали уже не раз. – А вдруг, да повезет? Престиж власти…
- Брось, - отмахнулась черноволосая королева, - и вообще, хорош уже мозги мне парить. И мне, и самому себе, кстати. Скажи прямо: просто так – не могу.
- Не могу. А ты можешь?
- Нет, и я не могу. А зато Эд – запросто.
- Повезло Эду, - в дверном проеме показался барсук-дворецкий, и Питер поднялся с подоконника, одернул жесткий колет, бросил напоследок:
- Насчет Лу… ты меня поняла, короче.
Девственник, - размышляет Люси, косясь на старшего из братьев. Значит, никогда не занимался любовью. А… фавны здесь с гномами и кентаврами, любопытно, причем? Не поминая уж про посланцев из-за моря?
Звенят, звенят копыта по дороге к северо-востоку, поблескивают рукояти мечей под плащами, - Питер, Верховный король Нарнии, в который раз отправляется восстанавливать попранную справедливость.
- С востока пришли они, из-за моря, на лебединых черных кораблях, высокие и ослепительные, - тихо рассказывал фавн, и кровь пропитывала повязку на лбу, тяжелила черные завитки, - в черных кольчугах пришли, под черными парусами. Мы испугались. Мы пытались сражаться, но мечи их были словно заговоренные, и многие пали, а те, кто уцелел – покорились. В единую ночь они выстроили на морском берегу Черный замок, и я сам видел: камни, как живые, поднимались и складывались в стены по слову их предводителя. Рабами мы стали, Верховный король, рабами чужаков – завоевателей, и страшную дань берут они с нас – наших детей, неважно, людских или нет. Дети, дети наши забывают собственные имена, надевают черные кольчуги и с грабежом и насилием приходят в родные дома. Мы слабы, и мы терпели, но… у нас не достало сил терпеть больше, повелитель. Помоги.
- Кто правит ими? – спросил Питер, соображая.
- Герцогом Като зовет он себя, - фавна шатнуло, Эдмунд подхватил его, приподнял, – Черный герцог, будь проклято его имя. Денно и нощно чайки плачут над его замком, чайки, - бывшие люди, которых он обращает в птиц, чтоб вечно парили над морем и скорбели о своей судьбе. Ученик Белой Колдуньи…
- Что-о?!
Питер, доселе, похоже, здорово сомневавшийся, стоит ли нарнийским королям соваться в абсолютно чужие им дела, к Нарнии никоим боком не относящиеся, аж приподнялся на троне, Эдмунд – кто бы и сомневался – немедленно навострил уши, нет, задумалась Люси, хотелось бы все же знать, что такого она с ним сделала тогда, эта страшная и восхитительно красивая женщина, если брат все никак позабыть не в силах, угу, Белая Колдунья, и снова, и снова она, о, милый Аслан, да избавимся ли мы когда-нибудь от ее тени?
- Ученик Белой Колдуньи, - фавн переглотнул, кудрявая окровавленная голова бессильно запрокинулась Эдмунду на плечо. – Так он сам говорит, и… мы верим ему. Поневоле приходится. Помоги, повелитель.
- Да, - Питер медленно склонил голову, - отдыхай, исцеляйся и ничего не бойся. Отринь свои тревоги, сын Леса. Мы поможем твоей земле.
А потому – звенят сейчас копыта, скачет воинский отряд на северо-восток, и Люси, стараясь держаться поближе к брату и вдыхая вкусный запах его кожаного колета, смотрит: до чего же у него золотые волосы, даже сейчас, в вечернем полумраке!
Война? Нет пока еще. А все же?
- Делать ему совершенно нечего, - шепчет практичная Сьюзен, склоняясь к уху Эдмунда, - вот что скверно. Нечего, да и…
- …не с кем, - поблескивают в полутьме белые зубы Младшего короля. – Хотя были, между прочим, варианты в школе, и сколько еще. И здесь были, я тебе, если хочешь, навскидку с полдюжины перечислю.
- А я – тебе, еще с полдюжины. Черт. Да это ж наш Питер! Мы легких путей не ищем, мы звезду с неба ждем, а пока дожидаемся, жизнью собственной запросто рискуем, чтоб возбуждение стряхнуть.
- И если б только собственной, - Эдмунд зевнул, интеллигентно прикрыл рот узкой ладонью. – Зачем малышку с собой поволок?
- Она, по-моему, сама напросилась?
- Она за Питером к дьяволу в ад напросится. А он, хотелось бы знать, чем думал?
- Легко, считаешь, еще и мозги напрягать, когда все прочее – в круглосуточном напряжении?
Воистину: к вопросу о престиже власти. А заодно и о высоте авторитета Верховного короля Нарнии, Питера Великолепного, в собственной семье!
Незапертые ворота, откинутый подъемный мост надо рвом, - понять бы, успел еще прикинуть Питер, то ли от легкомысленной самоуверенности, то ли Черный герцог и впрямь всерьез полагает, будто силен настолько, что некому ему угрожать?
Впрочем, а вдруг ловушка?
- Проверь, - он осторожно спускает на землю бельчонка-разведчика, и боевитый зверек, скользящей крошечной тенью сливаясь с иными вечерними тенями, проскальзывает в ворота. Тянутся мучительные минуты ожидания, - Питеру скучно, и нервно, и хочется крепкой драчки, а наводить справедливость – обязанность и долг короля, пусть и в чужих землях, без разницы, и вообще – тоже мне событие, мы быстро управимся, ему тоже самоуверенности не занимать, и есть с чего, первый меч этого мира, не как-нибудь, и где его носит, этого браного бельчонка?
- Все тихо, сир, - верещит воротившийся разведчик, и хвост его подрагивает от приятных предвкушений.
- Вперед. Девочки держатся сзади. Эд, - за мной!
Сонных стражников они положили мгновенно, - ножами по горлу, даже мечи выхватывать не пришлось. Промелькнул под ногами деревянный настил моста, маленький отряд людей и нелюдей сторожко прокрался во двор, стараясь как можно неслышнее ступать по черной брусчатке, - тихо, все тихо, и темно, лишь одно-единственное окно сияет высоко на главной башне, и еще два стражника у входа в сам замок, и справедливость – на стороне Питера, и…
- Взять.
Оживает в мгновение ока сонный двор, чадят, рассыпают красные искры факелы, нарнийцев окружают воины, много, много воинов – черные кольчуги, пустые, равнодушные лица под воронеными шлемами, острый блеск стремительных мечей.
- В круг! Защищаем девочек!
«Славно мы рубились», - неведомо откуда вспоминается Питеру, легко, словно перышко, выхватывающему Риндон, первый финт, обманный, и шаг в сторону, затянуть противника на свою территорию, отклониться, уйти из-под его удара, закончить движение, клинок находит цель, вонзается в незащищенное горло, - один есть.
«Славно мы рубились!»
Падают раненые и убитые, живые перешагивают через окровавленные тела, черные воины – сильные бойцы, неровня нарнийцам, и Питеру с Эдмундом хорошо бы встать спиной к спине, но что тогда будет с девочками, надо отходить к стене, заслонить собой Сьюзен и Люси, а тогда и Сьюзен, с луком ее, не развернуться, и к воротам не пробиться, впрочем, нет, к воротам все равно не пробиться, падает с глухим стуком решетка, нас ждали, ловушка, чертов маленький лазутчик, как же ты недоглядел, ловушка…
- Лу, Сью, - назад! Эд – спина к спине!
Краем глаза Питер замечает: погибают, один за другим, нарнийские воители. Уже и минотавр Астерион осел, могучими ручищами хватаясь за живот, пронзенный метко пущенным откуда-то со стены копьем.
«Теперь нас только двое».
- Держись, Эд!
Смертоносными молниями сверкают два меча, движущихся со скоростью и точностью, почти превосходящей человеческую.
- Мы умрем? – ухмыляется Эдмунд.
- Не знаю. Держись!
Выпад, защита, выпад, короткий стон умирающего врага. Выпад, защита, выпад.
«Сколько ж их тут?»
Выпад.
Защита.
«Да. Кажется, мы умрем».
Выпад!
- Довольно, пожалуй, - в мягком, напевном голосе звучит улыбка, - верно мне сообщали: вы, Ваше величество, и впрямь равных себе в ратном искусстве не ведаете. Взглянуть приятно. Однако забавы забавами, - а не пора ли и заканчивать? Вы не находите?
Сеть, упавшая сверху, кажется совсем тонкой, почти паутинной, но перервать ее не в силах даже Риндон. Питер бьется в путах молча, сжав зубы, Сьюзен прижимает к груди Люси, Эдмунд, не скрываясь, весело, заливисто хохочет в глаза неминуемой гибели.
- Счастлив приветствовать Королей и Королев Нарнии под моим скромным кровом, - певуче выговаривает человек в плаще с капюшоном, черном, будто сгусток полночного мрака, - и осмелюсь предложить им свое гостеприимство. Проведите Их величества в покои, пусть отдохнут и приведут себя в порядок. Готовьте угощение, зовите музыкантов.
- Но… - начинает Сьюзен, и тонкая рука в черной перчатке отстраняет ее спокойно и небрежно:
- После поговорим, сударыня. После.
читать дальше2 – Камнем о камень
- И чего делать будем? – полюбопытствовал Эдмунд, когда молчаливые стражи удалились, проскрежетал ключ в замке, и они остались с Питером вдвоем в просторном покое, где стены завешивали черно-серебристые ткани, пылали дрова в высоком гранитном камине, а тяжелые, тоже черные (впрочем, почему вдруг «тоже» - черным, серебряным с чернью или черным с серебром в покое было все решительно, даже атласные простыни на эбеновой широченной кровати под парчовым балдахином, даже кисея полога) бархатные занавеси скрывали зарешеченные окна, то ли тюрьма, то ли гостевая, не враз и разберешь. – Когда уж влипли по твоей милости в болото, а?
- Мыться будем, - кивнул Верховный король в сторону невысокой арки, откуда тянулись в шикарную темницу клубы влажного пара. – Мыться, отдыхать, ужинать. Ты ранен, нет?
- Аслан миловал, - Эдмунд с сомнением разглядывал аккуратно сложенную на низком резном комоде одежду, богатую, чужую. - А ты? Вон на тебе сколько крови.
- Отмоется. Это чужая кровь. Эд…
- Что?
- Мне тревожно за девочек.
А какого хрена ты позволил им ехать с нами?! - хочется в голос заорать Эдмунду. Какого хрена вообще втравил нас в неприятности, ты на стенку лезешь от отсутствия секса, ты устал кончать себе в кулак, стало быть, самое время поиграть опять в войнушку, да, Питер? Питер Великолепный, великолепней некуда, только с мозгами у нас, извините, не очень, сила есть – ума не надо, Ричард Львиное Сердце нарнийского разлива, один в один во всех возможных отношениях, просим любить и жаловать, - много, очень много охота Эдмунду высказать непутевому Верховному королю, да совести не хватает. Точней, наоборот, - как раз ее-то и хватает, и звучит в ушах голосок, удивительно на Сьюзен смахивающий: он, ладно, с затянувшейся девственности бесится, а как насчет тебя самого? Хитрейшего, дальновиднейшего в нашей семье, а? Ты-то почему не предупредил, не предостерег, не остановил наметившуюся опасную авантюру, сел в седло и поскакал следом, ровно так и надо? Или и тебя на приключения потянуло? Тогда и нечего, дружок, на Питера пенять, - у самого рожа кривовата. А что до девочек…
- Ну-у, - Эдмунд задумчиво прищурился, - мне не кажется, будто им особенное что-то грозит. Если уж нас не тронули?
- А мы – не девочки, точно?
Поначалу он ахнул, соображая. Потом решительно (отменно решительно, даже немного чересчур, пожалуй) замотал головой:
- Ты спятил, Пит. Герцог Като – он ведь пир нам готовит, бал, о чем ты?
- Дерьмо он нам готовит, - огрызнулся Питер мрачно, - и, по всему судя, высококлассное. Потому и тянет, чтоб ударить побольней, понеожиданней. У меня теперь одна надежда, братишка.
- Угу? – Эдмунд поближе притиснулся к Верховному королю, едва различил (а скорее, и вовсе угадал) его шепот:
- Может, кто из наших уцелел и по-быстрому до Кэр-Пэравела добраться успеет.
Хорош, - мысленно кивает себе Эдмунд, озирая старшего, с достойной лучшего применения неторопливой небрежностью вытирающегося после ванны, - чертовски хорош, и тело уже абсолютно взрослое, вот таким он и останется – высокий, плечи с ямочками – в косую сажень, шея – что твоя колонна в Тронном зале Кэр-Пэравела, выпуклая, мощная грудь, идеальная, пялиться и завидовать, глотая слюну, «шоколадка» брюшного пресса, узкие бедра, ноги от ушей – прямые, словно копейные ратовища, хотя с ногами и у самого Эда все в полном порядке, а что до прочего, то многим и его тонкая, легкая фигура по вкусу, недостатка в поклонницах, хвала Аслану, не имеется, и ночи он, в отличие от Питера со всей этой его солнечной красотой, не один проводит… типа, для справочки. И… Ей нравилось.
Она. ОНА! Эдмунд и заставить себя не в силах вслух произнести обожаемое, ненавистное имя, и позабыть – еще того меньше.
- Джедис, - беззвучно шевельнулись полные юношеские губы, - Джедис…
Всего лишь слово. Слово, льдинкой тающее во рту. А за словом – белые, властные руки, жестокие, терзающие губы, алые, земляничинками, соски на снежной, нежной, нежно-снежной груди, прохлада шелковистого женского тела, обжигающая – снег ведь тоже обжигает, верно? – теснота, в которую он бросился, ровно в пропасть, и, как и положено, в пропасти погиб.
Вам кажется, будто Эдмунд, Младший король, жив? Вы слышите его голос, дыхание, видите его движения?
Бросьте. Это вам попросту кажется.
Настоящий Эдмунд – по-прежнему там, в ледяном дворце, на каменном ложе, прикрытом шкурой белого медведя, прикованный к изголовью тонкой, серебристо позванивавшей цепью, плененный, измученный… счастливый.
- Джедис, - Эдмунд прижимается лбом к холодной оконной решетке, - о, Джедис…
А ведь тела ее так и не нашли, - мысль, которую Эдмунд пытается подавить в себе снова и снова, преследует тем неотступнее, чем больше он старается, и сегодня – что уж терять? – он рискует додумать до конца.
- Тела так и не нашли, Питер.
- Аслан, - Питер и не собирается уточнять, о ком и о чем, собственно, речь, - сказал…
- А ты ему веришь?
- А ты нет?
- Господи, Питер. Ну, а вдруг нет? Тогда?
- Тогда, - начинает Питер, и взрывается, отшвыривая черное кожаное, тканое серебром сюрко, - тогда ты псих, понял?! Мало зла эта проклятая баба причинила Нарнии?! Друзьям нашим, Аслану?! Тебе, наконец?!
- Мне? – переспрашивает Эдмунд негромко, и от печальной иронии в его голосе Питеру хочется взвыть. – Ну, наверное. Мне.
- Эд, а что она Сью и Лу убить пыталась, - это так, вообще ерунда? – кидает на стол Питер последний, самый сильный козырь, и Эдмунд, словно ждавший этого вопроса давным давно или самому себе его тысячу раз задававший, не суть, парирует быстро, с готовностью:
- Не она, а Могрим. Мы-то откуда знаем, на кой она его посылала?
- Угу, - Питер раздраженно поднимает с полу брошенное сюрко, натягивает, шнурует, уверенно, сноровисто, - тему твоего жертвоприношения несостоявшегося нам вообще поднимать не стоит, правильно?
- Почему? – ответствует его младший брат вполне беспечально. – И собиралась, и принесла бы, пускай. Это ж не она меня любила, а я ее.
- Идиот. Мало у тебя с тех пор было?
- У меня, - выговаривает Эдмунд четко и раздельно, - была Она. Единственная. А другие… да какого хрена я вообще тебе объясняю? Вот сам окажешься на моем месте, тогда и вернемся к этому разговору.
- Аслан милует, - отмахивается Верховный.
- Хер тебе, - злорадно хмыкает Эдмунд и тоже принимается одеваться. – И ты лучше соображай поскорее, как нам задницы вытаскивать из чересчур гостеприимного замка.
- Вам, верно, любопытно, Ваше величество, отчего я вызвал вас сюда? Для сугубо приватного, давайте назовем его так, обсуждения условий вашего и вашей семьи освобождения?
Питер отчего-то уверен был: в черном с серебром замке и хозяин должен оказаться под стать окружающей обстановке, эдакий брюнет с ястребиным профилем вроде Дракулы из смотренного в другой, лондонской жизни глупого фильма, ну, вот казалось ему, и все тут, и предстояло в очередной раз убедиться, сколь чертовски велика разница между «казалось» и «оказалось», выражаясь в манере Эда.
Неважно, что там и кому казалось.
А вот оказалось…
Тяжеленная, в руку толщиной, коса цвета спелого каштана оттягивает высокую, по-девичьи тонкую шею, спускается ниже колен. Овальное, четкое, с идеально правильными чертами лицо, вокруг прямого носа и по высоким, крутым скулам, - россыпь нежных, чуть заметных веснушек по матово-бледной коже, в прозрачно-серых северных глазах пляшут золотистые насмешливые искорки, меж розовых губ зажат чубук нарядной, оправленной в серебро трубки гномьей работы.
Черный герцог, будь проклято его имя, - так примерно выразился раненый фавн.
Он похищает детей, - вспоминает Питер, вдыхая аромат крепкого табака и пытаясь отвести взгляд от призрачно-красивого лица, собраться с мыслями, успокоиться, - похищает и лишает памяти, нет, фавн точно не лгал, зачем бы ему. Да разве Питер сам не видел пустые, равнодушные лица атаковавших в замковом дворе воинов? Не разглядел каменно-застывших стройных телохранительниц у дверей покоев герцога Като? Не заметил, пока вели по бесконечным чернокаменным коридорам, юных гномов, сатиров, сильванов, нимф – прислужников и служанок в черных с серебром одеждах, их странных глаз, начисто лишенных выражения, их почти механических движений? Или не кричат, разрывая сердце, даже сейчас у самого окна чайки над морем?
- Да-да? – подтолкнул голосом Като.
- Что «да»? – голос растерянного вконец Питера прозвучал в тишине комнаты грубо, хрипловато.
- Ваше величество судорожно пытается совместить услышанное с увиденным, - Черный герцог не спрашивал, а констатировал факт, - и мой ответ – «нет».
- Нет? – черт, с ужасом сообразил Питер, звучу абсолютно по-идиотски, счастье, Эд далеко. – В смысле?
- В смысле, - усмехнулся юноша с прозрачными глазами, покачивая трубку в узких пальцах, унизанных затейливыми перстнями, – нет, я не собираюсь помогать Вашему величеству. Вы уж как-нибудь сами для себя меня оправдайте. За все, что сделал. И за все, что сделать собираюсь.
«Он сумасшедший, - сообщил себе Питер твердо и безоговорочно. - Начисто, однозначно чокнутый. Потому и творит черт-те что, и его не убивать надо, а лечить, у нас в Нарнии есть хорошие целители, они помогут, и все забудется, и… стоп. Я его… уже оправдываю?»
- И что же Ваша светлость собирается сделать? – он не без труда взял себя в руки, постарался принять деловой, уверенный тон монарха, не раз и не два участвовавшего в переговорах и председательствовавшего на Государственных советах. – Если я вас верно понял - конкретно с нами?
- С вами? Дайте-ка подумать. Заточить в Башню забвения? Как-то это будет… пошло, вы не находите? И армия ваша заявится, монархов пленных спасать, - сероглазый герцог задумчиво затянулся, в уголках розовых губ притаилась ирония. – Казнить? Вот только крупного международного скандала мне теперь и не хватало. Превратить во что-нибудь? Из вас выйдет прелестная статуя для моей опочивальни, вы не находите?
Прозрачные глаза насмешливо, остро блеснули золотыми искорками, - «ты ведь и сам знаешь, что я просто дразню тебя, верно?»
- Бросьте, - Питеру вдруг сделалось весело, - на кой вам моя статуя? Я… не античный.
- Кстати, верно подмечено, - герцог разлил вино по пузатым серебряным кубкам, протянул один Питеру. – В красоте Вашего величества нет ровно ничего классического, она хороша лишь в движении, я бы на вашем месте портретистов придворных на кол сажал пачками.
- Не слишком ли жестоко?
Вино в кубке оказалось густым, почти черным, обильно приправленным незнакомыми пряностями, Верховный король Нарнии даже отраву на миг заподозрил, но после отмел подозрения как несостоятельные; ему сердце подсказывало – ох, черт, милосердной гибелью от яда тут не кончится.
- Не слишком, - Като тоже отхлебнул, отвернулся к окну, прислушался к чаячьим крикам. – Ах, как они пронзительно рыдают, эти дети моря! Вам не нравится?
«Пускай я сдохну. Пускай он меня сейчас прикончит. Но…»
- Сволочь, - выплюнул Питер, выплескивая вино в усмехающееся точеное лицо.
Попал?
На полу растекалось тяжелой лужицей вино, резко несло пряностями, а герцог в черном камзоле преспокойно сидел на краюшке стола в соседнем углу комнаты.
- Сволочь.
- Мальчик, это, наконец, нелепо, - раскатился негромкий смешок, - ты начисто позабыл, что имеешь дело с магом, точно? Ладно, пускай. Я напомню.
Короткий, полузаметный жест – и Питера ровно в кандалы невидимые заковало, не шелохнуться, не двинуть ни рукой, ни ногой.
- Итак, - кивнул удовлетворенно герцог, - вернемся к основной теме нашей беседы. По зрелом размышлении, я решил вас… отпустить. С одним условием, правда.
«Вот оно, - как стрела, со свистом рассекающая воздух. Не уйти. Не остановить».
- Нынче вечером, - призрачное лицо придвинулось совсем, совсем близко, розовые губы почти коснулись яростно прикушенных губ нарнийского властителя, серые глаза заглянули в бешеные синие, - я устрою пир в честь Четырех Королей и Королев Нарнии. На рассвете вы уедете, свободные, точно ветер. А ночь до рассвета Верховный король проведет со мной.
- Завтра мы отсюда сваливаем к чертовой матери, - сказал он, сколь мог спокойно, и Эду, хвала Аслану, хватило ума не соваться с расспросами и не выпытывать подробностей. – А нынче будем пировать… с гостеприимным, мать его, хозяином. И не нажирайся особенно, братишка, - с утра башка трещать будет, в седле особо, а меня с твоей зеленой с похмелья физии самого сблевануть потянет.
- Питер…
«Аслан лег за тебя, братишка, на Каменный стол, под жертвенный нож Белой Колдуньи. А от меня смерти не потребуется.
- А если я скажу вам «нет»? – спросил он, в общем, уже более или менее представляя себе ответ, и Черный герцог пожал равнодушно нешироким плечом:
- А если нет, я рискну, пожалуй. В смысле статуи. К тому же, людей – нормальных, настоящих людей - при моем дворе не хватает катастрофически, из твоего брата, если напоить его из Чаши забвения, выйдет отличный военачальник, а из сестер – прелестные придворные дамы. Да и приближенным моим надо на ком-то жениться.
- Зачем, - в горле пересохло, он сглотнул, - ты делаешь это с нами?
- Мне скучно, - Черный герцог и не подумал отвести взгляд. – Чего не натворишь со скуки? Кстати, вы пришли в мой дом с оружием, и я…
- Преврати меня в статую, - попросил Питер, - а их отпусти. Пойдет?
- Не пойдет, - Като покачал головой, кажется, он здорово забавлялся. – Не желаю через день – другой видеть у ворот замка стотысячное войско нелюдей под предводительством твоей взывающей о мести родни. И потом, чего ты испугался? Нам будет весело, обещаю».
- Питер!
- Чего еще?
«Молчи, ты только молчи. Не спрашивай, ладно?»
- Нет. Ничего. Питер?
- Угу?
- А он, ну, герцог Черный, тебе не рассказывал, как попал в ученики… к Ней?
И вот не надо, пожалуйста, воплей возмущения. Вы когда-нибудь сомневались, что любовь – охренительно эгоистичное чувство?
- Нет, - Питер затягивал перед зеркалом серебряный пояс, - он только спросил: что значит твое имя? По-вашему?
- А ты?
- Я сказал – кажется, «камень».
- А он?
- Рассмеялся – надо же, до чего интересно. «Като» на языке мира, где я рос и взрослел, тоже означает «камень». А знаешь, что бывает, если камнем о камень ударить? Искры летят!
читать дальше3 – Ворота в ночь
- Питер, - Сьюзен положила руку на руку брата, глаза у нее были печальные и тревожные, - какую цену ты заплатил за нашу свободу?
Ему хватило достоинства не поперхнуться, проглотить набранное в рот вино.
- В смысле?
- В смысле, - сестра раздраженно скомкала камчатную салфетку, покосилась в сторону улыбающейся Люси, рыжего живого огонька, веселого даже в черном с серебром атласе и мрачновато-серебристом шелке, - я не дура, ты знаешь, и не вчера родилась на свет. Мы пришли сюда с целями, далекими от добрососедских, нас схватили с боем, но стоило тебе поговорить с герцогом наедине – и нас принимают тут, как долгожданных гостей. Ты заключил сделку. Какую?
- Нарния, - начал он гордо, и Старшая королева сердито фыркнула:
- Не приплетай куда ни попадя нашу несчастную Нарнию, Питер. Я твоя сестра, черт побери! Что ты пообещал этому сукину сыну, чтоб вытащить нас отсюда?
«А, пошло оно все. Почему я должен еще и перед ней давиться правдой?»
- А как, - Верховный король оторвал ножку от индейки, откусил, - сама полагаешь?
- То есть? – Сьюзен вскинулась, понимая и отказываясь принимать очевидное, испуганно поднесла ладонь к приоткрытому рту.
- То есть, - выговорил Питер ровно, очень ровно, - постарайся объяснить как-то Эду, почему меня сегодня не будет с ним в спальне. И сделать так, чтоб вся эта паскудная история не дошла хотя бы до Лу.
- Питер!!! – сестра всплеснула руками, мелодично зазвенели бесчисленные серебряные перстни и браслеты. – И ты… так спокойно об этом говоришь?
«Ну, да. Спокойнее некуда. Вон она, судьба моя, рок, сидит во главе стола, косу через плечо, в парчу затянутое, перекинув. Прислушивается со скучающей гримаской к бесконечной истории, которой его сосед по левую руку вот уже полчаса развлечь пытается. Четкое, резное лицо, прозрачные глаза, веснушек отсюда не видать, а жаль, - они смешные, эти веснушки, смешные и трогательные, и поцеловать их хочется. И поцелую. И свечи еще попрошу не гасить. А чего? Я не из стеснительных».
- Ты, - он неожиданно даже для себя усмехнулся, - мне, кажись, весь последний год туманно намекала, мол, пора? А я тебе отвечал – не припомнишь?
- Ты не хочешь просто так, - вспомнила сестра, бледнея.
- Ага. Вот у меня и получится… не просто так.
Герцог Като не солгал: среди приближенных его и впрямь людей маловато, а в половине тех, что имеются, - тощих, поджарых, желтоглазых, покрытых шрамами – всякий уверенно опознал бы волков-оборотней. Зато хватает коренастых, увешанных искусно кованым серебром гномов, - косы по могучим плечам, татуированные до плеч голые ручиши окороками, бороды лопатами. Хватает восьмифутовых, степенно чавкающих цельными бараньими тушами троллей и медно-смуглых под черным боевым раскрасом гоблинов в проклепанной коже, клыкастых, хитроглазых, гремящих множеством разнокалиберных ножей и кинжалов. А больше всего – других, необычно высоких и стройных, с угловато-прекрасными нечеловеческими лицами и роскошными волосами до земли, глаза у них – длинные, чуть раскосые, без белков, сплошная яркая радужка, по бокам головы высоко торчат острые, изукрашенные сережками уши, улыбки приоткрывают мелкие, острые зубы.
- Питер, гляди! – Люси возбужденно прижимается к брату, на щеках у нее рдеет румянец, только начинающая наливаться грудь взволнованно вздымается и опадает под тесным лифом атласного блио. – Эльфы, они же эльфы. Никогда я раньше эльфов не видела, а ты?
«Видеть не видел, а вот слышать доводилось. И об эльфах, и об эльфьих нравах. Спасибо, Черный герцог, вот и еще один пунктик к счету твоему припишем: кто, как не ты, привел эту остроухую безжалостную сволочь к самым границам моей земли?»
Эдмунд глядит рассеянно, осушает – предупреждали заразу, а ему в одно ухо влетело, из другого вылетело – кубок за кубком, думает о своем… прикидывает, не иначе, как бы ему поспособней герцога Като о предмете своей мученической страсти поспрошать. Сьюзен кушает вяло, пьет умеренно, посматривает жалестно, ровно на казнь старшего брата провожает. И только Люси, светлой, восторженной Люси Отважной все в черно-серебряной пиршественной зале в новинку, она не видит и не понимает сгустившегося под высокими сводами зла, эльф с красновато-рыжей гривой тянет ее, смеясь, прочь от стола, и девочка легко уносится в вихре стремительного незнакомого танца.
Сьюзен нервно вскидывается, и Питер перехватывает сестру в полудвижении:
- Брось ты, Сью. Пусть пляшет, если охота. Успокойся. Нынче ночью, кроме меня, никого насиловать не будут.
Като точно услышал на другом конце стола: поднял глаза, усмехнулся краешком розовых губ, весьма и весьма двусмысленно – ну, уж и насиловать…
«Да. Нет. Черт… я не знаю».
- А там, под огромной скалою, - пела арфа, переливался и плакал звонкий голос эльфийского певца, -
Во мраке неверных теней
Резвился, приплясывал Древний народ
Средь золотистых огней.
И в танце Перворожденный –
Что ветер, огонь иль вода.
И пляшут под звуки серебряных струн,
И не устают никогда…
- Так вейся под деревом, наш хоровод, - подхватили разом десятки голосов, чисто, слаженно, -
Пока огнецвет цветет!
Эльфийская, чтоб ей, пляска. И верно говорят: не видевшие ни разу, как танцуют эльфы, умрет, не зная истинной красоты.
Даже Сьюзен проняло, - губы вздрагивают, глаза сияют. Даже Эдмунд уставился на творящееся в центре зала с ошеломленным восхищением.
Круг за кругом, все быстрее, все легче, - Люси уж и не различить среди сплетенных в круговом риле рук, только смех ее слышен из хоровода, ясный, совсем еще детский, и Питеру хорошо, страх его и неуверенность куда-то отступают, легчает на душе, - в конце концов, и впрямь, не на казнь же осудили, чему быть, того не миновать, и смертельно надоело беречь себя незнамо для кого и чего, нести осточертевшую, затянувшуюся девственность, словно воду, зачерпнутую в ладони, - не расплескать бы.
«И расплещу! И идите вы все… знаете, куда?»
Пели в свой черед, друг за другом, эльфы. Плясали гномы с мечами, неторопливые и грозные, плясали гоблины с кинжалами – дикие и завораживающие. А потом встали по обе стороны от стола два остроухих скрипача, врезали сходу нечто бешеное, заходящееся, - сорвал с себя тунику, взлетел, голый по пояс, на стол черноволосый Перворожденный, и вихрем полетел, раскинув руки и высекая каблуками высоких сапог искры из мореной столешницы, перекрывая неистовством танца неистовство скрипок… и Питера осторожно тронули за рукав.
- Пора, Ваше величество, - шепнула пустоглазая прислужница в шелках и черненом серебре. – Я провожу.
Ванна оказалась глубокая, утопленная в полу, черномраморная, - настоящий бассейн, ей-богу, размером почти с кэр-пэравелский питеров, и это казалось вполне привычным – в отличие от застывших поодаль двоих, фавна и гнома, оба нагишом, оба совсем молодые, почти мальчишки.
- Вам помочь раздеться, господин? – без выражения спросил фавн.
«Прислужники банные. Ясно. Любопытно даже, - и какие у них тут обязанности?»
- Сам разберусь.
Фавн кивнул, отступил в тень, терпеливо обождал, пока Питер, чертыхаясь и путаясь в многочисленных шнурах – и красивее здесь одежда, чем в Англии, и удобнее, но вот бесконечные зашнуровки и расшнуровки эти, спятить можно, - содрал с себя сюрко и тесные замшевые штаны, вылез из камизы; снова приблизился, с опалово мерцающим флаконом в руке, содержимое флакона вылил в ванну – вода побелела, порозовела, заиграла нежными золотистыми бликами, в сыроватом воздухе повис сильный запах, не то цветочный, не то фруктовый, - Черный герцог, похоже, или издевался всерьез и по-крупному, или и впрямь не замечал разницы между воинственным Верховным королем Нарнии и холеной наложницей. Ладно, - Питер подавил злую ухмылку, окунулся с головой в ароматное тепло, – тоже дело: по крайней мере, когда случится незнакомому парню, чернокнижнику и убийце, себя отдавать, благоухать от меня будет фантастически.
«Отдавать себя» - нелепое выражение. Ну, а как, с другой стороны, ему прикажете называть то, что случится через несколько минут? «Трахаться», по милой школьной манере? Или… любовью заниматься? Бред полный, какая тут любовь, сделка, шантаж, трудность, но преодолимая, - желание?
Черт.
Ровно наяву представилось – насмешка в серых прозрачных глазах, каштановая коса ниже колен, - а если распустить, тогда докуда? – нежная россыпь веснушек.
«Сколько ему лет-то? На вид – двадцать, вроде того. А вообще – черт их знает, магов, с их вечной юностью, тут толком ничего не разберешь».
Розовые губы, изогнутые в полуулыбке. Тонкие пальцы в затейливых серебряных перстнях. Тонкое тело, облитое черной сребротканой парчой.
Питер с каким-то блаженным ужасом понял, что возбудился, и возбудился охренительно крепко, и решительно непонятно, как вообще выходить из ванны (что они в воду подмешали, сволочи?!) со стояком, на какой хоть Риндон вешай, выдержит. Ну, и не смертельно, - если сами прислужники стоят поодаль с мордами кирпичом, чего ему-то стесняться?
- Господин готов?
- Готов.
Фавн обтер его полотенцем, отошел, уступая место гному, - он тут еще зачем, вскользь удивился Питер, а могучий сын Земли уже усаживал Верховного короля на низкое ложе, аккуратно и уверенно разминал ручищами плечи, спину, живот, плечи, втирал в кожу прозрачное масло, пахнущее так же странно и сладко, как и вода в ванне, Питер, невольно блаженствуя, одновременно и расслаблялся, и возбуждался еще сильнее, хотя, казалось бы, куда уж, а выходит, и невозможное возможно, - массаж кончился разом, быстро и неожиданно.
Все, что ли?
Третьей подошла прислужница, не наяда, не дриада, самая обыкновенная девчонка, слава Аслану, одетая хотя бы, стыдом, ясное дело, ожгло, - но как-то мимолетно, по касательной, стояк где был, там и остался, покуда девушка причесывала его, подносила светлое искрящееся вино в стеклянной чаше, за руку подводила к большому зеркалу.
- Взгляните на себя, господин.
Он… сиял.
Золотым шелком переливались волосы, розоватым золотом сияло обнаженное тело – каждая мышца, каждая впадинка, кожа гладкая, совершенная, сильный вздыбленный член отчего-то не производил впечатления похабщины, - золотой бог, жаждущий любви, остается, как ни крути, богом. Ни хрена себе, подумал Питер, подавляя желание присвистнуть на школьный манер, нет, ну, ни хрена ж себе, правда, - никогда б не подумал, что могу быть таким…
Таким красивым? Таким – желанным?
Черный герцог Като. Будь проклято его имя!
Несколько шагов по коридору, навстречу, слава Аслану, никто не попался, а то шляться голым под носом у стражников здорово не хотелось, - и прислужница тихонько постучала в дверь, и телохранительницы в черных кольчугах даже не покосились, и дверь отворилась, открылась в мягкий свет свечей, в тепло камина, в горькие запахи таинственных трав.
- Хочешь вина, мальчик?
Сидит в высоком кресле у окна, с толстой, оплетенной в черную кожу книгой на коленях, рядом на столике – серебряный кувшин, два кубка, совсем просто, совсем по-домашнему.
- Для храбрости? – нагло спросил Питер, здорово стараясь не коситься в сторону кровати в алькове.
- Не знаю. По-моему, с храбростью у тебя все в порядке. Подойди, хочу рассмотреть тебя как следует.
Что положено ощущать, когда стоишь обнаженным под чужим взглядом? Под взглядом, который можно ощутить, точно ласкающее касание?
Стыд? Смущение? Неуверенность?
Питер ощутил… силу.
Сила пришла неведомо откуда, накатила и осталась, - вот оно, вот, желание в чуть туманящихся серых глазах, он меня хочет, он смотрит, не в силах оторвать взгляда, смотри, смотри, где еще такое увидишь, что мне твоя магия, я – сильный, сильнее тебя!
- Золотой король. Золотой воин. Золотой мальчик.
Като гибко поднялся. Подошел вплотную. Мягко дотронулся до широких, с ямочками, плеч, - Питер, прикусывая губу, взял его руки в свои и положил себе на бедра.
Молчали, соприкасаясь дыханием. Молчание становилось звенящим и тонким, Питер слушал, как бьется совсем рядом чужое сердце под черным атласом, ткань мешала, хотелось расслышать лучше...
Он дотянулся – и обеими руками рванул мешающую ткань. И сходу, не давая Като даже возразить или изумиться, впился ртом в приоткрытые розовые губы, почувствовал мягкое прикосновение опытного, ловкого языка, ответил неумело и жадно, поцелуй все длился и длился, а он – черт, мозоли от меча, от кинжала, от поводий – отчаянно водил ладонями по гладкой груди, по тощему, поджарому животу, прихватывал твердую выпуклость под тонкой кожей штанов, еще одна шнуровка, внутрь не пролезть, - к чертям ее, пускай трещит, возбужденный член у Като – сталь под шелковистой кожей, по головке стекают первые капельки, и все просто, Питер столько дрочил сам себе, что и с другим парнем разберется, непривычно, но не больше, он уже находит нужный ритм, прижимает Черного герцога к стене, целует, крепко проводя по стволу, накрывает головку, и ртом ко рту, и нечем дышать, он сильнее, сильнее!
- Стоп.
Плохо соображая, он глотал ртом воздух.
- Какой активный мальчик, - Като улыбался по-кошачьи, лукаво и затаенно. – Страстный, неопытный и очень, очень голодный. Предлагаю передвинуться в сторону постели и понимаю происходящее в том смысле, что мне будет оказана честь… сделать Ваше величество мужчиной?
- Понимай как угодно, - Питер помотал головой, приходя немного в себя. – Мне плевать. И это…
- Да?
- Или ты сейчас нормально разденешься, наконец, или я все, что осталось, сам с тебя сдеру. И еще.
- Весь внимание.
- Можно, я тебе косу расплету?
Постель – широкая, холодят спину черные простыни, и Като умеет быть нежным, ласкает искусно, терпеливо, странствует по пылающему золотым жаром мускулистому телу пальцами и губами, легонько прикусывает чувствительное местечко у Питера на шее, целует, подолгу забирая в рот, маленькие, быстро твердеющие розовые соски, касается впадин брюшного пресса, ямки пупка, - и ниже, и нарнийский властитель покорно раздвигает ноги, - он знает, видел в школе, и подсматривал, совестно сказать, за любовными играми юных фавнов, Като облизывает влажную, горячую головку возбужденного члена, просовывает кончик языка под крайнюю плоть, и – опять по головке, по кругу, и – языком – в дырочку уретры, собирает сочащиеся капли, - Питера выгибает, он, заходясь, собирает остатки воли, подыгрывает бедрами, заставляя взять глубже, на всю длину, - вот оно, да, как же здорово, как классно, член упирается Черному герцогу в горло, он ведет игру по-прежнему неторопливо, медленно наращивая скорость движений, жаркие, влажные губы сжимаются плотнее, еще, о, пожалуйста-пожалуйста, я буду умолять, я встану перед тобой на колени, только не останавливайся, я…
- Довольно, пожалуй, пустых забав, - Като отбросил на худую, с выступающими позвонками, белую спину каштановый бесконечный плащ волос. Питер слепо дотянулся до одной из прядок, провел себе по губам, - теплая. – Приступим к делу?
«Говорят, первый раз это больно. Смешно. Не больней же, чем когда мечом ранят?»
- Как мне лечь? И что надо делать?
«А если и больнее, - тоже… неважно. Переживем. Я сильный».
- Тебе, - Като чуть вздернул бровь, по щекам у него разливался скрывающий веснушки румянец, - не надо делать решительно ни-че-го. Расслабься и получай удовольствие, ты его вполне заслужил. Хотя нет, подожди, - пригодится на будущее, дай-ка руку.
Пальцы обволокло что-то влажное, маслянистое. Черный герцог встал над Питером на колени.
- Смотри и учись – палец во-от сюда.
Тесно, чужое тело стискивает, горячее, затягивающее.
- Глубже.
Питер нащупывает внутри у Като крошечное вздутие, живую бусинку плоти, случайно касается немного сильнее, - и выламывает наслаждением уже Черного герцога.
- Та-ак… еще…
Сильнее, думает Питер, - и трет, онемело прислушиваясь к стонам, - куда только невозмутимая насмешливость хозяина Черного замка подевалась, он плавится под неумелыми мальчишескими ласками, всхлипывает, на длинных ресницах повисают слезы:
- Второй палец. Или нет, давай-ка сразу тремя. Ты – большой. Еще!
До конца Верховному королю удается постичь смысл и суть происходящего, только когда Като прихватывает его член у основания и плавным, скользящим движением опускается – сразу и до упора. Выбирает нужный угол – и, не давая Питеру привыкнуть или хотя бы перевести срывающееся дыхание, начинает двигаться.
Гибко. Легко. Медленно – а потом быстрее, быстрее.
Широкие, в мозолях от меча, ладони стискивают узкие белые бедра, - Питер, мотая головой по подушкам, рвется навстречу, - в гладкую, влажную тесноту, в пламя желания, в первозданный ритм движения, в блаженство, которого раньше и вообразить-то не умел, - Като поднимается и опускается, насаживаясь, и – по кругу, и еще по кругу, тело Питера понимает правила игры раньше потемнелого сознания, он отвечает увереннее, жестче, отрывает, словно от раскаленного очага, руку от бедра Черного герцога, - даже странно, что не оставляет там куска своей кожи, - находит мокрый возбужденный член, успевает поласкать раз-другой – и Като бьется на нем, кончая, и забрызгивает его грудь и живот семенем, и конвульсивно стискивает его у себя внутри, и кричащего Питера захлестывает девятым валом наслаждения.
Тишина. Огоньки свечей. И ладонь, привычная к оружию да поводьям, осторожно, почти робко гладит каштановые волосы.
«Какой он… худой. На руки взять – наверно, вроде перышка».
А правда, - взять на руки. И унести – далеко-далеко. Или пускай не очень далеко, до оседланного коня, и посадить, завернутого в плащ, в седло перед собой, и пустить коня галопом до самого Кэр-Пэравела, прочь от всезнающих усмешек эльфов, от размалеванных черным гоблинов и молчаливых гномов, от пустоглазых стражников и слуг. Туда, где он больше никогда не будет носить черное.
- Ты плачешь, мальчик?
- Я… нет. Кажется.
- Ничего, это нормально. Случается почти со всеми.
«Я – сильный».
- Люблю ночь, - Като встает, распахивает окно, жадно вдыхает прозрачный, прохладный воздух, - ночь. Смерть дня. Когда-то, знаешь, я побывал в Стране вечной ночи, день там не воскресал, он умер по-настоящему. Просто…
- Что «просто»?
- Просто тогда я был еще слишком юным и глупым, чтоб понимать красоту абсолютной, необратимой смерти.
- Холодно, - Питер подходит сзади, накидывает на почти хрупкие плечи покрывало с постели, прижимается, согревая, замыкает Черного герцога в кольце крепких рук. – Простынешь. Пошли в постель.
- Хочешь еще?
- А сам как думаешь?
… На спине. На боку. На локтях и коленях. Питер, охрипший от крика, еще и еще вбивается в тонкое тело, если б ему рассказали, сколько раз можно кончить за одну-единственную ночь – лжецом назвал бы сказавшего, мыслей не осталось, все, что он раньше считал собой, разбилось в осколки, и теперь – либо сдохнуть в Черном герцоге, либо возродиться в нем вновь, в пламени наслаждения, в костре, который горит, не догорая.
- И в танце Перворожденный… - шепчет он безотчетно, глядя в невидящие прозрачные глаза, - как ветер… огонь и вода…
«Я тебя совсем не знаю. И мне плевать. Не хочу расставаться».
- Светает, - Като сидит на разметанной постели, подобрав колени, и закуривает нарядную, в серебре, трубку, и нечитаемо смотрит на лежащего рядом навзничь, закинув руки за голову, Питера.
- Да.
«Не хочу расставаться. Не хочу и не могу».
- Сумерки – ворота в ночь, так учили меня когда-то, - Като неторопливо, с удовольствием затягивается, - а ведь неверно, перед рассветом сумерки и дольше, и темнее, что ж они тогда, ворота в день? Или лаз в день? Подземный ход? Лабиринт?
- Почему лабиринт?
- Потому что в лабиринтах вещи – не то, чем кажутся, - Като наклонился, каштановые волосы упали Питеру на грудь. – Мальчик, тебе пора.
- Уже? – сердце сжалось, будто его кулаком в железной латной перчатке стиснули. – Слушай, а может…
- Нет, - Черный герцог резко отвернулся. – И не надо, прошу тебя, нести чушь на тему любви, - нет тут никакой любви. Нет, и не было. О любви твердит каждый мужчина той или тому, кто только что лишил его невинности, - обман неопытного сердца, не больше.
- Откуда ты знаешь?
- Я ненавижу ложь. Доводилось понять, сколь больно она ранит.
Продолжение следует...
@темы: category: slash, category: het, character: Edmund Pevensie, character: Peter Pevensie, character: Aslan, character: Lucy Pevensie, character: Susan Pevensie, "The Lion, the Witch and the Wardrobe", fanfiction