[the-chronicles-of-narnia]

Название: Уроки дыхания
Автор: УТРЕННИЙ КРЮК
Фэндом: Льюис Клайв Стейплз «Хроники Нарнии»
Персонажи: очень отдаленный Питер/Эдмунд, много Каспиана
Рейтинг: PG-13
Жанры: преслеш, но он тут не особо важен, Мистика, AU
Размер: Миди, 6 тыщ
Примечания автора: это странный и наркоманский рассказ, который опять же должен был быть совсем не таким, но уж что есть



Каспиан стоит перед вмороженным в лед Колдуном и не чувствует страха. За пределами пещеры, в которую он отважился войти далеко не сразу, плавится под жарким солнцем голый камень одинокого острова, затерянного в море. Каспиан добирался сюда чертовски долго для того, чтобы просто стоять на месте, замерев, вмерзнув в пространство прямо сейчас, но он просто не может иначе. Столько месяцев поиска и вот, в тот момент, когда он уже окончательно отчаялся, остров сам нашел их. Проклятый остров Колдуна, окруженный непроходимыми рифами и дурной славой, отмеченный чёрным крестом на всех картах. В детстве Сказочник читал Каспиану на ночь истории про этот необитаемый клочок суши. Но в отличии от всех легенд, изложенных в книгах, история Сказочника была скорее печальной, чем страшной, и именно поэтому Каспиан сейчас здесь. Стоит прямо напротив преданного Колдуна и не может оторвать взгляд от меча, воткнутого ему прямо в сердце. Мощная золотая рукоять - единственное, что не покрыто инеем здесь, внутри, и от этого золото, кажется, светится в полумраке. Остальной свет исходит от самого льда, которым покрыт пол и потолок, и Каспиану видится, что Колдун светится изнутри больным, опасливым бледно-голубым светом. Снаружи пещеры нетерпеливо топчется верный рулевой, капают, истекая влагой, сосульки у входа, и, ослепнув на секунду от преломляемого ими света, Каспиан удивленно выдыхает и трёт глаза. Своим приходом он будто запустил в эту пещеру жар лета, и теперь тот воровато, но с каждой секундой все увереннее и увереннее, вгрызается в вечную мерзлоту, пробуя её на прочность и побеждая. Лёд сдаётся почти без боя, и у ног Каспиана уже собираются маленькие лужицы талой воды, но он продолжает медлить.

От Колдуна исходит непонятная, тревожная магия, которую он может чувствовать даже сквозь толщи льда, за которой тот упрятан. Замерзшей воды настолько много, что Каспиан не может разглядеть даже лица Колдуна, но его поза сбивает его с толку. Колдун не похож на главного героя одной из самых страшных сказок, побежденного однажды бравым королём. Его поза, расслабленная и отчаянная, будто говорит Каспиану — не все так просто в старых легендах, и, наверное, именно поэтому ему и не страшно. Руки Колдуна, безвольно опущенные вдоль туловища, совсем не кажутся смертоносными ручищами с острыми когтями, которые он ожидал увидеть. Даже сам лед не сковывает, а скорее укрывает Колдуна от остального мира, но как раз в этом и нет ничего удивительного. О колдуне известно страшно мало, но то, что зима подчинялась ему, знают даже захудалые дворовые легендоплеты. Зима покорялась Колдуну по первому же слову, и он творил с ней все, что желал, и поступки его никогда не были хорошими. Так шепчут Каспиану старые книги, выкашливая на него пыль со страниц. Они, лукаво поскрипывая переплётами, поведали ему почти все что нужно, кроме того, что делать. Как поступить, если сейчас это — единственный выход. Пробудить сильного и злого мага, всеми правдами и неправдами заставить его встать на их немногочисленную сторону и победить армию Мираза. Подчиниться принцу без короны и его жалкой шайке, приплывшим сюда на дырявой полуразваленной посудине, встать на сторону проигравших уже не одно сражение и подчиняться приказам. Книги не научили Каспиана как дышать рядом с мертвым древним существом, чья мощь оседает инеем у него в волосах. И теперь он стоит перед Колдуном и всем тем льдом, за которым тот скорбно укрыл своё смертельно раненное тело, и не знает, что делать. От мороза мысли стекленеют, становясь неповоротливыми и неправильными и, осторожно прикасаясь ко льду, ощетинившемуся сотнями магических граней, Каспиан уже не думает про армию врага и своих верных друзей, которые не ели уже вторые сутки. Вокруг смешливо журчат ручьи, а капель, отбивая строгий ритм об пол, интересуется у него: - «А ты уверен, что вправе?» И Каспиан не знает ответа.

Решается он в тот момент, когда ему чудится, что силуэт Колдун начинает двигаться, отдаляясь все дальше и дальше в лёд. Не позволяя себе больше сомневаться и секунды, Каспиан хватается за рукоять меча, тут же обжигая об неё ладонь до мяса, но, не чувствуя боли, с силой тянет её на себя, выдергивая оружие изо льда. Неохотно и звеняще медленно, с хрустом, который кажется Каспиану хрустом его собственных костей, меч выходит полностью. Не в силах сдерживаться, Каспиан тут же разжимает пальцы, роняя меч на пол, и падает на колени. Руку обжигает невыносимой болью, кровь капает на лед, вытекая сквозь пальцы, а пещера гудит от эха. Меч, прикоснувшись к замороженному полу, порождает целую какофонию звуков, в которой быстро тонет взволнованный оклик рулевого, а затем и сам Каспиан глохнет. Его оглушает боль в руке, стучащая в ушах все нарастающим и множащимся гулом, треск льда и чужое неровное дыхание. Скорее почувствовав, чем услышав его, Каспиан неверяще вскидывает голову и ловит момент, когда Колдун, освободившись от ледяных оков, буквально вываливается из них, обрушиваясь пол вместе с кусками ледяного крошева. Даже сквозь пелену боли Каспиан не в состоянии побороть своё изумление — Колдун лежит на полу будто олень, которому перебили дубиной позвоночник, и зажимает рану в сердце обеими руками. Его чёрноволосая голова, которую он так и не поднимает от пола после падения, мечется из стороны в сторону, а дыхание уже давно перекрыло стук сердца у Каспиана в ушах, и все это явно не то, чего он ожидал. Нет никаких пафосных пасов руками и всепоглощающего мороза. Вокруг Колдуна поднимаются клубы пара, лед продолжает крошиться, не тая, а, кажется, вовсе испаряясь, а от пола к потолку падает, исчезая в пространстве, белый крупный снег.

Так продолжается до тех пор, пока Каспиан вновь не обретает способность чувствовать. Вспомнив про руку, пальцы на которой уже посинели, он пытается двинуть ей и тут же кусает губу, давя в себе крик. Отчим хорошо научил его терпеть боль, но эта не похожа ни на одну из тех, что случались с ним раньше. Ни хлыст, ни кнут, ни сломанные пальцы никогда не причиняли такой воющей в самой груди боли, от которой хочется содрать с себя кожу и прекратить, наконец, мучится. Позабыв про освобожденного Колдуна, Каспиан пытается усмирить зарождающуюся бурю внутри себя, но у него не выходит, и он постепенно сходит с ума от боли, пока его хрипло не окрикивают. Колдун, поднявшись на ноги, нетвердой походкой подходит к нему и опускается рядом на колени, выдыхая в воздух изморозью и озоном. У Каспиана не остаётся сил на то, чтобы отшатнуться или почувствовать хоть что-то, кроме безразличия. Он сходит с ума, его внутренности обрастают иглами, вонзаясь друг в друга, и единственное, чего он хочет прямо сейчас — чтобы все это, наконец, закончилось. Любым способом.

И все действительно заканчивается, когда Колдун осторожно берёт то, что осталось на этот момент от ладони Каспиана в свою руку и дует на неё метелью. С пола поднимается кровавая поземка, и, опутав Каспиану руку, возвращает ему кожу на место. Через несколько секунд на месте ужасного магического ожога остаётся только молодая шелушащаяся кожа, но боль отступает лишь спустя несколько вдохов после полного выздоровления. И только после этого Каспиан понимает, кто именно находится рядом с ним. Сжав зубы и сделав лишний глоток морозного воздуха, наполненного ледяной пылью, он срывается на кашель, но все же поворачивает голову в сторону Колдуна и замирает.
Тому на вид не больше двадцати, и даже теням под черными глазами не сделать его старше. У Колдуна серые губы и выжженные, выбеленные морозом веснушки, сменившие цвет с рыжего на белый. Колдун смотрит на него в ответ и, когда он моргает, иней с его ресниц падает прямо на щеки, и, не тая, скользит дальше, ссыпаясь к опущенным уголкам губ. Колдун не воспринимается как нечто живое и, не знай, что он рядом, Каспиан никогда бы не почувствовать его присутствие, но прямо сейчас оно давит на него с силой самой сокрушительной штормовой волны. Прохрипеть тихое «Спасибо» сейчас — самое глупое из того, что он может придумать, но это, как не странно, действует, и Колдун резко поднимается на ноги, отпустив руку Каспиана. Стерев память о чужом прикосновении со своей руки, он коротко осматривается, словно стоя на поле боя в самой гуще событий, а не в заваленной тающими глыбами льда пещере. Затем его взгляд натыкается на меч и, впервые физически ощутив чужие бушующие, но неясные эмоции, Каспиан испуганно делает шаг назад. Но Колдун ничего не делает с ним. Он, медленно наклонившись, бережно поднимает с пола меч и оглаживает пальцами острое лезвие. Оно, вопреки всем ожиданиям Каспиана, не режет ему кожу, а приветственно звенит, словно встретив старого друга. Колдун коротко кивает сам себе, заправляет меч за пояс и вновь обращает своё внимание на Каспиана.

***

Каспиан впервые за последние несколько лет постоянных споров и битв робеет от простого взгляда. Хотя назвать глаза Колдуна обычными нельзя — они блестят, как водная гладь внутри колодца, как черное море подо льдом во время стуж, и Каспиан шершаво сглатывает, вновь обжигаясь об холод воздуха. Он осматривает Колдуна, пытаясь найти зацепки, но тот не оставляет на себе и шанса на намёк. Одежда на нём не истаяла от времени, но все же утратила прежний блеск, и теперь покрыта ледяной крошкой. Он облачен в обычную одежду людей с высоким достатком, и Каспиана смущает только её цвет — изумрудно-малахитовый, он не вяжется с его ощущениями зимы и холода. На рубахе Колдуна блестят серебром пуговицы, и он пытается рассмотреть символ, выгравированный на них, но Колдун ведет подбородком, и серебро обрастает ледяными гранями. Встрепенувшись, Каспиан резко поднимает взгляд.

Колдун задаёт ему странные вопросы. О том, как давно в Нарнии видели Аслана и Правителей, стоит ли на месте Сиятельный замок и насколько сильно разросся лес вокруг, пока он спал. Затем, опомнившись, он внимательно смотрит на Каспиана, обшаривая его взглядом так, что у того потеют ладони, и интересуется о том, давно ли прошёл Золотой век. Каспиан мнётся, считая столетия, даты прошлых великих битв капают ему за шиворот капелью, и озвучивает заветную цифру слишком тихо, но Колдун просит эхо повторить и удивленно вскидывает брови. Меч Каспиана, так и не вынутый из ножен, вдруг холодеет от чужого взгляда, и, отступив на пару шагов назад, Каспиан решается попробовать. Но, не успевает он раскрыть рот, как Колдун взмахивает руками, раздвигая льдины, завалившие проход, и те сверкают на солнце сотнецветной радугой. Махнув рукой Каспиану, Колдун уходит прямо в переливающееся светом марево, загребая воду на полу носками ботинок.

Каспиану ничего не остаётся, как проследовать за ним, и летний жар опаляет его успевшую задубеть кожу. Правая ладонь неуверенно ноет, радуясь теплу, но быстро замолкает, когда рулевой приставляет Колдуну к горлу свой затупившийся меч. Каспиан внутренне подбирается, готовясь защищать своего человека, но чужой клинок падает, обмерзнув тяжелой коркой льда, Колдун весело фыркает, а рулевой удивленно дует на пальцы. Тут же забыв обиду, Колдун быстро сбегает по крутым камням к воде, расставив руки, и Каспиану чудится, что он слышит, как тот тихо смеётся. Склонившись над самой водой, Колдун запускает в неё руки. Пальцами он перебирает волны и, к тому времени, когда Каспиан несмело приближается к нему, предусмотрительно подходя не со спины, а с боку, волны успевают загустеть и посветлеть. Неприветливое море, с которым они сражались не одну неделю, впервые в его жизни реагирует на чужие прикосновения так — волны сами омывают руки Колдуна, целуя его в ладони, а блики высвечивают подводные камни и ил, золотя рыбью чешую. И пещеры, которая все еще лучится мистическим светом, вылетает магия и, промелькнув мимо Каспиана, влетает прямо в Колдуна, вскидывая его плащ в небо. Тот реагирует на это слишком отстранёно для убийцы и безжалостного тирана, которым окрестили его легенды, и вместо того, чтобы усмирить стихию, Колдун радуется ей так же, как и солнечному свету вокруг себя, запаху моря и холодным, живым брызгам большой и свободной воды. Чужой восторг теплится у Каспиана на губах, и он поспешно облизывает их, не желая потерять столь удивительное чувство. Оно расцветает во рту ягодной сладостью, течет в горло пьянящим магическим вином, и Каспиан тут же хмелеет, прикрыв глаза.


Не отреагировав на окрик рулевого, он замирает рядом с Колдуном, любуясь податливостью природы, и чуть не падает на камни от удивления, когда из накатившей волны вдруг выныривает полупрозрачная девушка. Она, полностью состоящая из воды, смело подплывает к Колдуну и подставляет лицо, откидывая волосы. Колдун нежно берёт её под подбородок и оглаживает пальцами щеки, заправляя водяную прядку за ухо, и приветствует невероятное создание. Каспиан дышит через раз, вспоминая сказки про русалок и водных духов, и теплое детство царапает ему уголки глаз своей наивностью и неспешностью. Оно, пролетевшее в одно мгновенье, пока так и остаётся его единственным светлым воспоминанием, и Каспиан невероятно удивлен тому, что может думать о подобных вещах рядом с Колдуном. Слова Колдуна журчат, будто ручей, он тихо выдыхает на водные руки девушки и просит её о чем-то, но Каспиан слишком заворожен его ласковой улыбкой для того, чтобы расслышать. Сотни мыслей, оттаявших после пещеры, в один голос кричат быть осторожным, не вестись на первое выбивающее дыхание впечатление, но Каспиан пленён безвозвратно. Он готов поверить всему, что скажет ему Колдун, заранее может простить ему ложь и недомолвки, и единственное, что важно — чтобы эта клокочущая в венах магия, вспарывающая его сознание, которой он успел пропитаться так быстро, не исчезала никогда. Одурманенный, Каспиан даже делает один шаг навстречу к Колдуну, но резко обрывает движение и приходит в себя после того, как ему на плечо ложиться грубая рука рулевого. Тот взволнован сверх меры, готов увезти одурманенного Каспиана с острова немедленно, наплевав на последнюю надежду, и это действительно отрезвляет.

Каспиан ведет головой, смаргивая иллюзии, протирает лицо ладонями, неверяще дотрагивается губами до здоровых пальцев правой руки и ловит на себе спокойный взгляд Колдуна. Рядом с ним больше не плещется никаких девушек и Каспиана на секунду кажется, что все это тоже привиделось ему, но рулевой продолжает сторониться волн, и он успокаивается. Значит, магия не затронула его так глубоко, и пока можно не бить тревогу. Словно прочитав его мысли, Колдун подходит к Каспиану совсем близко и лукаво кивает в сторону корабля, который бросил якорь в километре от берега, сразу перед рифами.

- Вы действительно смогли доплыть сюда на этом корабле?

Рулевой фыркает и подбоченивается, выражая недовольство, заткнув инстинкт самосохранения, чайки поддакивают его недовольству, кружась прямо над островом, почти купаясь в волнах, и Колдун поясняет своё удивление немного не так, как этого ожидал Каспиан. Ошибаясь уже во второй раз за последние несколько минут, Каспиан зарекается думать что-то о Колдуне наперёд. Ему кажется, что самый искусный трюк у него — не оправдывать чужих ожиданий, и каждое такое представление незримо меняет что-то глубоко внутри Каспиана.

- Значит, магия ушла из прибрежных вод окончательно. Иначе вы утонули бы в самом начале пути. Но, думаю, вам не помешает небольшая помощь.

И Колдун спокойно наступает на воду, замораживая её прикосновениями, и та покорно вымерзает прямой дорогой, ведущей через все рифы прямо к короблю. Тот также меняется — обрастает льдом, извещая об этом тихим перезвоном, который с легкостью доносит вода, хвастливо кидая его прямо Каспиану под ноги. Тот уже ничему не удивляется — ни тому, что у его корабля теперь вместо двух мачт — четыре, ни сверкающим на солнце белоснежным парусам взамен порванным и истрепавшимся, что были раньше. Чувствуя, как неведомая сила тащит его, зовет ступить на лед и идти следом за Колдуном, он зовёт с собой скорбно смотрящего на лодку рулевого. До корабля они доходят, промочив ноги по колено, так как волны постоянно норовят слизать их в океан, не боясь озорничать с ним. В отличии от Колдуна, они не чувствуют в этих людях хозяина, и игриво мочат им пятки, вспениваясь сразу позади чужих ног. Колдуну даже приходится несколько раз шикнуть на игривое море, и Каспиан не может перестать удивляться — тот, кого они освободили, поражает его. Он ведет себя странно, противоестественно для человека, встречавшего рассвет еще во льдах, с мечом в сердце. Сейчас же Колдун радуется, как простолюдин на празднике, и с каждым мигом все больше и больше напоминает оклеветанного сказочника, а не смертоносную угрозу, которую так старательно уничтожили однажды. Но даже в таком, восторженном и опьянённом свободой, Каспиан видит небывалую мощь. Величественная осанка отчима не идет с ней ни в какое сравнение, Колдун явно сильнее всех существующих в Нарнии армий вместе взятых, и прекрасно знает об этом. Последние недомолвки, уже оформившиеся внутри Каспиана, но так и не обросшие словами, развеиваются, когда из волн вновь выныривает русалка, протягивая Колдуну что-то мокрое и несущее смерть. Тот, наклонившись, с легкостью вынимает их крупкой полупрозрачной руки булаву, холодом счищая с рукояти ракушки. Затем он благодарно кивает русалке и, заплетя напоследок ей волосы морозными завитками, махнув рукой, поднимается на корабль. Каспиан следует позади него, впервые поднимаясь после кого-то, но на этот раз он может простить эту наглость.

Смотря на свой корабль, он не узнает его, и до самого прибытия к большой земле он с интересом изучает новые трюмы с хрустящим полом, сделанным из снега, и ахает, как ребенок, когда закатное солнце, отражаясь от морозных парусов, разукрашивает палубу мистическим сиянием. Ветра дуют в нужном им направлении достаточно сильно и, сдавшись на милость чужой магии всего спустя несколько часов ничегонеделанья, Каспиан распускает команду на заслуженный отдых. Корабль, развив небывалую скорость, несёт их в сторону суши, и Каспиану ничего не остается, как праздно тратить своё время, пытаясь найти Колдуна, который исчезает сразу же после того, как восходит на корабль.

***

Причаливают они к незнакомому берегу, очертания которого Каспиан никогда не видел раньше. Колдун ждет их уже на суше, в окружении недобро выглядящих медведей и хищных черных птиц. Они сидят на его плечах, нахохлившись, и каркают столь высокомерно, что Каспиан понимает их тут же — Колдун начинает созывать свою свиту.

Колдун осторожно оглаживает старый, крошащийся под пальцами камень и душный полдень отражается на его лбу отблеском золота. Блики скачут по бледным щекам, не отражаясь в глазах, и Каспиан задыхается в жарком мареве. Вокруг до одурения громко поют цикады, трава сочно шелестит под ногами, и развалины чудятся ему богатыми хоромами, белыми и чистыми. В них нет места предательству и обману, и он постыдно забывает подумать о неправильности этой мысли. О том, как Колдун смог жить в подобном месте. Кто впустил его во всю эту белизну, не побоявшись чужой черной души.

- Жил здесь когда-то давно.

Каспиан смазано кивает на объяснение, и каменное крошево под ногами шепчет ему о том, что здесь правили великие короли. «Их величие было ослепляющим» - мягко выдыхает ветер прямо Каспиану в шею, и он морщится от жарких мурашек, пробежавших по внутренним частям рук. Это место пропитано магией и старостью так же, как и сам Колдун, и Каспиан невольно задается вопросом — какой мощью должен был обладать человек, вонзивший меч в его сердце. Как сильно доверял ему Колдун, чтобы подпустить к себе так близко.

Вьюн, обвивший все стены, поддерживающий их, как старого друга, приветственно цепляется Колдуну за подол плаща. И тот, Каспиан специально обращает на это внимание, не наступает на нежные завитки ногами, а вежливо обходит растение, не тревожа. Каспиану же вьюнок вцепляется в волосы, как непослушный ребёнок, тычет в нос душистыми цветками и скользит по щеке, и, борясь с ним, он успевает заметить мимолётную улыбку Колдуна. Тот, повернувшись к Каспиан спиной, уходит в тень ниш, и, подняв что-то с каменного пола, воровато прячет в карман старую тайну, золото которой так и не смогло потускнеть с годами.
И если еще несколько секунд назад все пространство вокруг Каспиан дышало спокойствием вместе с ним самим, то теперь что-то незримо меняется. Удлиняются тени, наливаясь чернотой, сварливо каркают прилетевшие птицы, а Колдун скидывает с себя пелену воспоминаний, поворачиваясь не к Каспиану, а к недовольному рулевому, который весь путь проделал, не разомкнув рта, и сделал это исключительно по приказу Каспиана.

- Я осмотрел ваше оружие. Оно не годится для сражений. Здесь вы найдёте то, что сохранит ваши жизни.

Каменные плиты отъезжают в стороны со старческим вздохом, полным пыли и песка, и, сотворив голубой огонь прямо в воздухе, Колдун спускается в подземелье первым, не боясь, кажется, ничего на свете. При всей своей храбрости, даже Каспиан спускался бы по таким лестницам предельно осторожно, постоянно напоминая себе о возрасте строения, но, в отличии от него, Колдун уверен в развалинах замка. Спустя несколько пыльных пролетов, затянутых паутиной, они спускаются в огромный зал, звенящий от золота и оружия. У команды тут же загораются глаза, но рулевой вначале коротко узнает про эти сокровища, и только потом разрешает прикоснуться к ним, взяв в руки меч первым.

Каспиан быстро находит себе оружие, и остальное время наблюдает за Колдуном, образ которого теперь не выходит из его головы. Тот бродит по подземелью, изредка вытаскивая из куч золота какие-то вещи, и перекладывает их с места на место, словно пытаясь создать некое подобие порядка. Иногда хмурится. Счищает с чьих-то доспехов пыль и давно окаменевшую кровь, выправляет одним точным ударом пальцами по толстой поверхности вмятины на шлемах, скребет клинки пальцами, счищая целые слои меди, затачивает их стужей. Добравшись до четырех алтарей в стене, Колдун замирает перед ними, смотря оценивающе и спокойно, будто каждый день в своей жизни видел подобные святилища, перед которыми Каспиану хочется приклонить колени. Но в Колдуне, видимо, слишком много могущества и памяти для подобных жестов. Прикасается он лишь к одному золотому щиту, с которого скалит пасть лев, и Каспиан задыхается, вдруг узнав в простом украшении Аслана. Смотрит на золотые клыки и понимает – Великие Короли и Королевы видели его, разговаривали с ним, возможно, даже ходили рядом. Это так же непостижимо для Каспиана, как магия, как жизнь в достатке и спокойствии, и он с удовольствием открывает для себя новые чудеса, умещая их в свое голове.

Когда все преданные Каспиану люди выбирают себе оружие, Колдун отходит от алтарей, оставив в гриве Аслана морозные узоры, и первым поднимается на поверхность. Каспиан следует за ним, вновь позволив одурманить себя, дышит через раз и не может не восторгаться чужой неспешностью, волшебным спокойствием, которого ему никогда не понять и не принять для себя. Он, приютивший внутри себя все океанские бури, пропахший морем и голодом, безумным отчаянием своего народа, не сможет уже сесть и успокоиться, усмирить в себе это негодование ко всему на свете, как, видимо, когда-то сделал Колдун.

Каспиан смотрит на его выделяющийся в пространстве профиль, который, кажется, огибает даже ветер, и не может приставить себя в такой ситуации. Что бы сделал он, окажись вдруг под слоями льда с мечом в сердце? Как бы поступил, освободи его кто-то слабый и не знающий всех тайн, отчаянно нуждающийся в помощи? Одно Каспиан знает точно – он бы точно не повел себя так, как Колдун. Вначале он бы, наверное, развеял всех по ветру, а потом бросил все силы на поиски своего предателя. Нашел и убил бы его, посмевшего застать врасплох, отравившего своим золотым мечом, бросившего на проклятом острове.

Колдун больше похож на портрет в старинной раме, которыми были увешаны все коридоры во дворце Каспиана. На тень в подвалах, на тихое эхо на самом краю слышимости, он вечно бродит где-то рядом и позволяет вспомнить о себе только тогда, когда ему самому это будет удобно. Это восторгает и настораживает Каспиана, и когда команда встает на ночлег прямо рядом с развалинами, получив на это молчаливое согласие от Колдуна, он весь вечер наблюдает за ним, почти не отвлекаясь на разговоры и еду. В Колдуне есть что-то невообразимо темное и страшное, и Каспиан это чувствует, ощущает даже сквозь всю пелену волшебства и легкости, которая не отпускает его после посещения острова, и это не позволяет ему расслабиться. Колдун словно пропах кровью, и этот запах не смыть с него даже морской воде.

Сидя на белых источенных временем камнях, под своей накидкой он прячет чужие смерти, и Каспиан чувствует это.

Засыпает он как-то резко и неожиданно, и открывает глаза только с рассветом. Теплый ветер, принося свет на побережье, ласково ерошит ему волосы, пробуждая нечто забытое где-то в памяти, но, вспомнив о Колдуне, Каспиан быстро сбрасывает сонливость и резко поднимается, осматриваясь. Внезапный страх прыгает на него со спины, почти валит на траву и, оглушенный стуком собственного сердца, вдруг сорвавшегося на бег, Каспиан представляет, как Колдун исчез. Но тот обнаруживается немного поодаль, спокойно спящий на своих одеждах, в кружении невиданных ранее Каспианом тварей. Они жмутся к Колдуну со всех сторон, согревают его своим теплом, обвивают чешуйчато-лохматыми телами и мерно сопят. Со стороны это похоже на нечто страшное и мертвое, но грудь Колдуна приподнимается от дыхания, и, если Каспиана не обманывает восходящее солнце, на щеках у него слабый румянец. Во сне Колдун обнимает золотой меч, прикосновение к которому чуть не убило Каспиана, и это настолько удивляет его, что он весь расслабляется и вновь начинает слышать пение ранних птиц.

Тяжело вздохнув и протерев лицо руками, Каспиан будит рулевого и отправляется с ним на корабль за припасами еды, впервые чувствуя себя настолько вымотанным и выжатым. Словно ночью Колдун выпил все его силы и решимость, заразил своим степенным спокойствием, вплел в него свою тьму и заставил опуститься с небес на землю. Отдавая четкие и продуманные приказы и ловя на себе удивленный взгляд рулевого, который ранее поправлял его через предложение, Каспиан не понимает, что происходит.

***

Спустя несколько дней, слившихся для Каспиана в череду странных встреч и событий, он внезапно обнаруживает себя идущим сквозь лес. Все это время он ощущает свой разум урывками, будто находясь в полусне. Кто-то говорит его губами, идет его ногами, позволив отдохнуть, но это решение принимает так же не он сам и, сделав первый самостоятельный шаг, Каспиан резко разворачивается, подбегает к Колдуну и замахивается на него. У Каспиана внутри вместо крови теперь, кажется, вязкая мгла, а вместо мыслей неясные разноцветные всполохи, но даже таким он в состоянии ударить Колдуна. Тот останавливает его кулак еще на подлете, улыбается бесцветной, какой-то растресканной улыбкой и кивает своей свите, которая за это время успела увеличится на сотню голов. Встревоженные хищные птицы и темные твари закрывают оскаленные пасти, деревья перестают поскрипывать чересчур громко, и Каспиан успевает поразиться их преданности до того, как магия из чужой ладони, которая держит его руку, проникает в него сквозь кожу. И это больнее, чем слезающая с руки кожа. Слепяще, чем плеть, ядовитее всех оскорблений отца и страшнее смерти от удушья. Каспиана прошивает насквозь. Он чувствует чем-то, похожим на свою душу, Колдуна. То, чем он является на самом деле, что прячется под его прикрытыми веками, о чем молчит его тень, что заставляет всех этих тварей поклоняться ему. Это чувство течет по его голове под волосами, от него закладывает уши и трещат ребра.

На пару секунд Каспиан понимает все. Почему вздыхают вокруг деревья, о чем шуршат их кроны и скрепит кора. Слышит тихий, скорбный плачь чего-то огромного и невероятно одинокого в лесной чаще, того, кому Колдун запретил надвинуться на них и смять, сожрать в один присест, выпить души и стереть все вспоминания о том, что они вообще были.
Чувствует далекий прибой, от которого теплеет на сердце, догадывается о надвигающейся откуда-то с севера буре. Её вихревые потоки морозят ему спину. Кровь льется на него огромным зловонным потоком, накрывает, словно волна-убийца корабль, затекает в рот и уши, вяжет на языке, раздирая горло. Её так много, она такая омерзительно теплая и настоящая, пролитая такими же людьми, как и он сам. Каспиана начинает мутить. Он слышит чужие мольбы о помощи. Ощущает запах горелой плоти и сам перерезает чье-то горло, командует армией живых, дышащих людей, с мечами и надеждами, с семьями, которые ждут их дома, и конь под ним кусает удила и нетерпеливо бьет копытом. Его по щекам гладит морозная королева с колдовскими лазами и шепчет что-то невыразимо влекущее, зовет, просит, жаждет его взаимности. Жаркое Нарнийское солнце, такое родное и близкое, слепит его сотни лет, пока он живет и постигает все новые и новые тайны, умирает и рождается, убивает других и спасет себя и всех, кто все еще дорог сердцу. Каспиан смотрит в незнакомые голубые глаза человека, стоящего напротив, и видит, что тот плачет. Кричит ему что-то гулкое, звонкое, неясное, и время стирает эти слова, а меч вонзается все глубже ему в грудь, проворачивается раз за радом, и Каспиан умирает, захлебываясь от отчаяния и светлого, непонятно смирения. Оно в нем, кажется, с самого рождения, с начала непонятной войны и разлуки с остальными, такими же, как он, да и весь сам он тоже – смирение. «Эдмунд» - шипит и хохочет тьма вокруг него, тьма, в которую высохла и распалась кровь. «Твоего короля зовут Эдмунд»

Колдун разжимает ладонь и коротко взмахивает рукой, позволяя Каспиану дышать. Воздух кажется кислым без привкуса крови во рту, и Каспиан сплёвывает, ожидая увидеть розовую слюну, но она обычная. Лес все так же шумит вокруг, весело перекрикивается команда, скрипят, ломаясь, сучья под их ногами. Каспиан осмеливается поднять взгляд на Колдуна далеко не сразу, а когда делает это, тот уже не улыбается. Только смотрит на него в ответ, пристально и бесцветно, как отражение его собственных страхов в зеркале.

Колдун говорит ему о том, что некоторые вещи просто должны быть сделаны. Что он, Каспиан десятый, еще многого не умеет и не понимает, и лучше будет просто смириться и понять, чем противиться. Ведь Колдун умеет, но не любит ломать людей. В нем нет Эдмунда, и, подчиняясь, Каспиан забывает это имя для себя, вновь позволяя магии действовать. Дышать за него, думать за него и жить за него длинные солнечные дни, которые отпечатываются на самом Каспиане только легким загаром.

Мир плывет дымкой, сознание туманится, и все, что является важным для Каспиана, засыпает. От него остается оболочка, не способная чувствовать ни страха, ни жажды, ни усталости. Теперь для него главное – дойти до нужного места как можно быстрее и очнуться только там, отдохнувшим и готовым действовать. Но даже тогда, разговаривая с незнакомыми существами, готовыми служить ему, командуя и раздавая приказы, Каспиан ощущает внутри своих мыслей чужое присутствие. Подумать о том, кем оказался Колдун, Каспиан решается только глубокой ночью на основном привале, под растянутым шатром, в окружении шкур и тепла от костра. Он, успокоенный тихими песнями огромного лагеря, перебором струн и цикадами, будет лежать до самого утра и вспоминать чужие эмоции, пытаясь понять, каким был колдун-с-мечом-в-сердце до того, как магия сделала его почти всесильным. Человек с невероятными штормовыми глазами будет плакать в его памяти, горько, страшно, но его рука, лежащая на мече, не дрогнет. Не дрогнет и Эдмунд, позволяя сделать это с собой, и чужое спокойствие сморит Каспиана окончательно. Заснет он под утро, с вяжущим ощущением потери под сердцем. Ему приснится золотая корона в светлых волосах и алая хлопающая на ветру мантия. Так же ему приснится и имя, но он забудет его, проснувшись.

***

Увидев Колдуна при свете солнца на следующее утро, Каспиан больше не может доверять ему. Но, как Каспиан поймет это намного позже, уже устав от трона и вечных бурь в океане, Колдуну и не нужна была его вера. Ему нужно было несобранное и необученное войско для того, чтобы править им, направлять, жертвовать теми, кого не жалко, и показать в итоге Каспиану битву. Вдохнуть в него этот запах пыли и крови, позволить услышать чужие мольбы о пощаде и безумный смех, рев мечей и топот сотен копыт. Оглохнуть, ослепнуть, захлебнуться во всем этом и понять, насколько важно и ценно просто дышать.

И Каспиан видит, чувствует, пробует на вкус и чуть не сходит с ума от ужаса, вдруг поняв, что все вокруг – взаправду, и одно неловкое движение приведет его к смерти. Не к простому проигрышу или обидным подначкам товарищей по игре, а к выбитым зубам, сломанным костям или смерти. Безвозвратной, страшной, наступающий за пару мгновений. Стройные ряды конницы врезаются друг в друга, звенят латы, ржут кони, капая пеной на вытоптанную землю, и кто-то уже падает замертво, чтобы больше не подняться.

И, стоя в самом центре этой битвы, задыхаясь от страха и чужой суматохи, которая не касается его, Каспиан смотрит не по сторонам, а на Колдуна. Тот держится в седле своего коня уверенно и спокойно, так, словно бой вокруг – всего лишь мимолетная неприятность, которая вскоре развеется. И, присмотревшись к скуке в чужих лазах, Каспиан понимает, что на самом деле так и есть. Колдун, ощущающий чужую жизнь в своих руках с такой лёгкостью, может позволить себе подобное поведение. Он уже успел навоеваться за долгую жизнь, вытерпел, наверно, сотни ранений и спрятал десятки шрамов под одеждами, но Каспиан еще не изведал этого. И ему больно дышать, больно бездействовать и быть тем, кого в конечном итоге выбрали править. Отдавать приказы, приводящие к смерти, ведь она такая настоящая, капает кровью на руки и дышит в затылок, напоминая о себе. Один Колдун, кажется, не боится смерти, сумев обмануть её даже с мечом в сердце, но Каспиан не хочет знать его секретов. Его мечта и страстное желание – выжить и отстоять правоту, укрыть все своё войско и не позволить причинить им зло. Разбить врага так быстро, чтобы он не успел обнажить клинки, или, если это возможно, изначально не допустить кровопролития.

Именно поэтому спустя несколько минут бездействия он вытаскивает меч из ближайшего мертвого тела, неловко повозившись и похрипев для этого, и впервые замахивается им уже на настоящего врага. Не мифического, приходящего только во снах или с тенями ночи. Не образного, состоящего из десятка недомолвок и обид тех, кто раньше должен был оберегать. Каспиан замахивается и бежит на врага, чье лицо кажется ему смутно знакомым, но это наваждение пропадает в тот же момент, кода человек, превратившись в тело, больше не представляет опасности. Дальше Каспиан находит более удобное оружие, бездумно вытаскивая его из чужих окоченевших рук, и все, что было так ясно и вено для него, мрет и крошится вместе с людьми вокруг. Падают, прошитые стрелами, кони, Каспиану кто-то сильно бьет по голове, оглушив на несколько секунд, но Колдун все время скачет где-то рядом, спрятав в себя его тень, укрыв силуэт в кокон из ладоней, и чужой шепот стоит у Каспиана в ушах. От него отводят лихо и берегут старательно, надежно, и голова вскоре проходит, но шепот заставляет сердце биться чаще. Колдун направляет и помогает, но так, чтобы было не выбраться.

И Каспиан будто вновь учится ходить. С трудом, едва подчиняя сведенные судорогой мышцы, он ориентируется достаточно быстро для того, чтобы не пропустить очередной удар. Вместо воздуха вдыхает чье-то отчаяние, замахивается и бьет первым. Отшвыривает от себя бесполезные груды тел и уже не думает не о чем.

Прерывая чужие жизни вокруг себя так, словно он действительно имеет на это право, Каспиан в один момент вдруг ощущает внутри что-то, что понимает и принимает все действия Колдуна. Теперь те мимолетные поступки, которые осели в памяти Каспиана, кажутся намного логичнее и правильнее, уходит чувство недозволенного, и, вытерев с подбородка чужую кровь, Каспиан вновь ухает в копошащееся море живых мертвецов, думая только об одном – выбраться из всего этого живым и смыть, потом обязательно попытаться смыть этот запах с себя и своей одежды. Запах чужого пота, чужой крови, своей крови, беспорядочной суматохи и безумия, которое смотрит на него со знакомых лиц.

Конец боя ознаменовывается тем, что Каспиану в плечо вдруг вонзается шальная стрела. Первые секунды он просто жмурится от боли, замерев и опустив меч, а затем с ревом сбивает с ног очередного противника, чувствуя, как по руке к запястью медленно течет что-то мокрое. Затем меч становится сложно держать от того, что рука намокает от крови, становясь скользкой и влажной, и Каспиана будто осеняет. Он вспоминает, как умирали солдаты в белых шатрах, пачкая кровью чистые простыни, и как мрачные дворовые слуги отмывали с тяжелых доспехов запекшуюся бурую грязь. Эта вода, ало-черная, мутная, душная, льется Каспиану прямо за шиворот и, он замирает, испугавшись. Он понимает, что не знает, насколько тяжело его ранение и сколько еще он может биться и стоять на ногах, сколько еще тело позволит ему дышать и сражаться. Он, Каспиан Десятый, знающий все созвездия на небе, стоит посреди боя и не может предсказать дальнейший час своей жизни. Это настолько шокирует его, что он роняет меч и падает на землю сам, уже готовый умереть, забытый всеми в этой суматохи, но вдруг замечает, что по земле тянет свои ядовитые завитки черный мрак. Он, пользуясь общей суматохой, все плотнее и плотнее опутывает поле боя, сгущает сумерки и затормаживает сражение, замедляет дыхание и просит не торопиться. Превращает истерию в танец, медленнее, еще медленнее, и вот доспехи уже скрипят тихо и жалобно, бой воет на одной ноте и исступленно просит оборвать его.

Колдун бьет врага резко и быстро, удивительно метко и жестоко. Рыцари в тяжелой броне просто вдруг замирают и падают навзничь, потеряв всю волю к жизни, разучившись дышать, и, подтолкнув к себе одного из них, Каспиан видит в распахнутых глазах довольные отблески мрака. Под ресницами и веками нет больше отражения чужих душ, нет ярости, страха или сострадания, и это тоже страшно. Стаскивая мертвых врагов в огромную кучу и отдавая их на милость огня, Каспиан силится запомнить каждое лицо, похоронить людей, таких же, как он сам, как его люди, если не в земле – то хоть в своей памяти, из которой им уже никуда не деться. Там он роет им большие могилы с душистой землей и осторожно присыпает сверху, укутывает в ткани, шепчет сказки и оплакивает каждого, надеясь, что впредь сможет так же. Не ожесточится, не забудется в сотни армий, будет помнить все причины и выгоды, побудившие развязать бой.

Следующим пасмурным утром он не помнит уже и половины, сидит, понурившись, у костра, лелеет горящую огнем руку и смотрит на золотой меч Колдуна. Он, тяжелый от особого смысла, наполненный значением, так и просится к нему в руки, но Колдун непреклонен. Он одергивает звенящее оружие и ходит мимо палаток, гладит взъерошенных и мокрых воронов по мощным матовым клювам и кажется совсем другим. Не тем восторженным волшебником, оклеветанным сказками, который приветствовал водных духов и смеялся, впервые за сотни лет увидев небо. В нем словно не осталось больше света, хотя с момента его освобождения прошло не больше месяца. Но после очередных ночных видений, в которых чужая память разговаривает с его воображением, Каспиан перестаёт удивляться этому. А когда он окончательно принимает и привыкает к Колдуну, тот распускает свою свиту и сам собирается в путь, распуская дороги в разные стороны. И, Каспиан видит – им не по пути больше, пытается отгадать, что должен чувствовать, но не ощущает ничего. Колдун рядом с ним – словно белое полотно в лучах солнца – нечеткий и рябящий, укравший все чувства себе, запретивший помнить, думать, знать что-то про себя, изменивший Каспиана от начала и до конца. Вновь научивший его ходить и дышать, правильно и красиво говорить, не отчаиваться и не умирать. И Каспиану стоило бы сказать ему что-то на прощание, но он не может. Вместо этого он выбирает для себя помнить только начало их знакомства – заколдованный остров и чужое сбитое дыхание, жадное, захлебывающееся, изморозь в волосах и абсолютно дикий взгляд. Пряча внутри себя знание о том, что у самого могущественного и безжалостного учителя есть сердце, Каспиан забывает все остальное и идет дальше. По прямым дорогам и правильным выборам, он слушает шепот сердца, зная, кто именно на самом деле научил его всему.

Позднее он встречает Колдуна всего однажды. В одной из старых сказок про любовь, которые жена рассказывает его детям, в черной тени позади королевского трона он узнает знакомую статную манеру держаться в седле и вдруг вспоминает имя. Питер Великолепный правит Нарнией долгие годы, и горе обходит его стороной. В этом ему помогает верный золотой меч, способный разрубить даже скалы, и волшебник, который так любит принимать неправильные решения. Приручивший зиму, магию и смерть, великий темный маг-с-мечом-в-сердце, самый преданный и верный, король Эдмунд.