Автор: _breakaway
Бета: Word-2007
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, romance, angst, реинкарнация
Герои: Каспиан/Эдмунд, Келли, Лори etc.
Дисклеймер: (с) Клайв Стейплз Льюис
Предупреждение: ООС, АУ, слэш
Статус: в процессе
От автора: 1) мне давно хотелось написать что–то подобное
2) я по–прежнему
3) кстати, я повторюсь, это АУ
1. Начало.В новом родительском поместье время остановилось. Там пахло сороковыми годами прошлого века – вот они, мои первые мысли, когда я выбрался из салона своего Макларена и сквозь темные стекла очков уставился на массивную резную дверь, покрытую толстым слоем лака.
Мысль была спонтанна, и забылась почти сразу же, но потом я не раз ее вспоминал.
Кнопка звонка пряталась в листьях винограда, чьи тонкие ветви оплетали козырек над моей головой и колоны по бокам от меня.
Я вдавил металлическую, выпуклую кнопку, и несколько секунд ничего не происходило.
Мне показалось, виноградные ветви сомкнулись вокруг моего запястья, и я поспешно опустил руку, спрятав пальцы под тканью натянувшейся водолазки.
– Келли, ты приехал! – Дверь распахнулась, и в мою грудь уткнулось хорошенькое личико Лори. Она запрокинула голову и улыбнулась, сморщив нос. Она всегда так улыбалась, даже когда мы были совсем маленькими. Это не показалось мне неуместным, нет. Я не почувствовал ничего, кроме тоски, как когда возвращаешься в свою самую первую комнату, где под кроватью свалены старые игрушки, одежда и что-нибудь еще, что у каждого свое; наклоняешься посмотреть, что же до сих пор лежит под кроватью и лежит ли вообще, и вдруг видишь, замечаешь, а потом и вытаскиваешь из–под нее порванный носок, или детский альбом с неумелыми и кривыми рисунками, или потрепанную игрушку – все это старое, далекое, ассоциировалось с большим и светлым. С моим детством. Я заглянул под кровать, а там от меня пряталась Лори, и она улыбалась тогда, пятнадцать лет назад также, как и сегодня. Мне оставалось только надеяться, что она не заметит, как изменилось мое настроение. Тень, откинутая на мое лицо случайными ассоциациями, была стерта улыбкой Лори, настоящей и родной. Но, наверное, Лори сделала вид, что ничего не заметила, или я так долго жил в Лондоне, что уже успел измениться, и моя младшая сестра не могла больше угадывать мои чувства и мысли лишь потому, что она хорошо умела читать, а они с высокой скоростью отражались на моем лице.
– Привет, – сказал я, обнимая Лори за плечи. – Как твои дела?
Лори отступила на шаг назад, осмотрела меня, задержала взгляд на руках, приподнялась на носочки и глянула мне за спину.
– Хорошо, спасибо. – Лицо ее посерьезнело, и она задала вопрос, отвечать на который мне рано или поздно пришлось бы. И лучше десять раз ответить на него Лори, чем один раз попытаться объяснить все маме. – Где твои вещи, Келли? Ты ведь, насколько я знаю, не на один день.
Я не мог ответить ей честно. Хотя бы потому, что мне не стоило расстраивать ее сразу по приезде, но и лгать я не собирался. Я не спешил доставать вещи, потому что все еще надеялся… На что я надеялся? На то, что смогу уехать тем же вечером, даже не распаковывая небольшой чемодан.
Я не хотел приезжать, откровенно. Не хотел видеться с мамой и Лори. Я скучал по ним, часто прокручивал колесико мышки, листая старые фотографии, намного реже открывал альбомы, но я не был готов к встрече с ними.
С того памятного Рождества два года назад, когда мой старший брат Иден сообщил о своем переезде в Соединенные Штаты, которые мама ненавидела сильнее, чем поддельные сумочки Луи Витон, а отец поддержал его идею и даже помог с покупкой квартиры в Нью–Йорке, мы больше не собирались всей семьей.
Джозефина, – моя старшая сестра, она младше Идена на один год, уехала в Париж прошлым летом, и теперь информация от нее поступала только через твиттер и сообщения по электронной почте, – написала, что приехать не сможет. Попросила, чтобы я сделал несколько снимков нового родительского дома и переслал их ей по почте.
Я мог не торопиться – гласил заголовок пустого сообщения, в котором кроме этих слов и рекламы с подписью больше ничего не было.
– В машине.
– Так достанем их.
Не вопрос, а утверждение.
Вот так я приехал в новое родительское поместье, где время остановилось. И вот так закончилась нормальная жизнь Келли Джордана Саула.
Что было потом? Потом были пять ночей, странные сны, странный шкаф в моей комнате и… Энджел. А потом еще и Он.
Это если коротко. Но давайте по порядку.
Сны. Ночь первая. Восточные сладости.
Сны.
Ночь первая. Восточные сладости.
У меня зубы склеивались, а белая пудра облепила щеки с внутренней стороны, и я с трудом глотал рахат лукум, которым меня угощала женщина. Она была удивительно красива, эта женщина.
Она была странно одета, и мне казалось, что кожу ее покрывает тонкой узорчатой сеткой иней.
Мы сидели в огромных белоснежных санях, и я внимал каждому ее слову.
Я был готов отдать за нее жизнь.
Она казалась мне и прекрасной и сильной, и я боялся сделать что–то не так в ее присутствии, и мне до дрожи в пальцах хотелось сделать для нее все, о чем она только попросит.
Я рассказал ей о Питере, Сьюзен и Люси. Я обещал привести их к ней. А еще я сказал, что Люси уже бывала здесь, в Нарнии, и мистер Тумнус кое–что поведал ей… Мистер Тумнус был фавном, настоящим, с козлиными ножками и рожками, и человеческим лицом. Почти человеческим. Я его не видел.
Она просила так мало, а я мог стать королем. Мне было совсем немного лет, и я ей поверил. Поверил, что королем можно стать так легко, поверил, что короли существуют, поверил в Нарнию. Я был совсем мальчишкой, а в ее сани были запряжены белые медведи.
Сон о женщине был коротким. Он был чем–то вроде вступления. И я знал женщину потом, она была Белой Колдуньей, одолеть которую нам: мне, Питеру, Сьюзен, Люси и всему нарнийскому народу, – помог Аслан.
Восточные сладости Белой Колдуньи показались мне безвкусными не в стенах Кэр–Параваль, и не на пирах, воспевающих нас, королей и королев Нарнии, и наши славные победы, они утратили свой удивительный вкус. Все произошло много позже, и не на суше.
«Покоритель Зари» тогда бороздил водные просторы, а я делил каюту с Каспианом и капитаном Дринианом, который редко появлялся в наших дверях, а когда появлялся, давал о себе знать заранее. Он не всегда был таким предусмотрительным.
– Это из личных запасов, – теплый шепот касался моего виска. – Открывай глаза, Эдмунд.
Каспиан сидел на пустом ящике, подвернув под себя одну ногу. Он давно придвинул ящик к моему гамаку, ящик был нашим сымпровизированным стулом.
Каспиан опустил голову на свою согнутую в локте руку и провел пальцами другой линию от моего плеча до кончиков волос на макушке.
– Эд, – повторил он.
Я не открывал глаза, потому что мне нравилось слушать голос Каспиана. Я улыбался, когда он целовал мои веки:
– Нечестный прием, – сообщил я, крепко зажмурившись перед тем, как посмотреть на него.
В позолоченной глубокой тарелке, густо припорошенные пудрой, лежали небольшие кубики рахат лукума трех цветов. Красные, желтые и зеленые, они отличались не только по размеру от тех, которыми меня кормила Белая Колдунья, но и вкус их был другим. Сладким и не приторным. Я слизывал безвкусную пудру с пальцев Каспиана, и она тоже казалась мне сладкой.
– Сегодня мы все пируем. Решили вскрыть с капитаном один из ящиков. Сладкое отлично бодрит дух, ты так не думаешь?
– Я думаю, не только оно бодрит мой дух сегодня, – я с улыбкой откинул голову на его плечо. Маневр не казался сложным, но было очень тесно: узкий гамак не был рассчитан на двух людей. Хорошо, что минули те дни, когда мы никак не могли улечься и все норовили свалиться на дощатый пол каюты.
Нам ведь понадобилось не так много времени, чтобы привыкнуть друг к другу. Но привыкать было забавно. Хорошо.
– Только сегодня?
Я долго возился в гамаке, пытаясь сползти чуть ниже, и когда мне это удалось, поднял голову, посмотрев на Каспиана.
Уже стемнело, а нам не нужен был свет факелов, чтобы видеть. Я знал лицо Каспиана, как свое или как лицо мамы, и мне не нужен был свет, чтобы представить, как он смотрит на меня сейчас. Я просто помнил этот взгляд: настоящий, спокойный, мягкий.
– Не только. Я тоже хочу такую щетину. Она у меня только после двадцать расти начала, еще столько времени ждать.
– Я думаю, подождать несложно.
– Ждать в Нарнии – нет. Я бы подождал здесь. Но не в Англии. Не на Земле.
Я вынырнул из сна, когда за окнами моей комнаты еще было темно. Шумел летний дождь, шумели на прикроватной тумбочке часы, шумела кровь в ушах. Мне казалось, если я сейчас же засну, то утром не вспомню ни названия страны, которой точно нет на планете, ни странной женщины в белых одеждах, ни имен, ни действий, ни…
Я облизнул губы, и что-то сладкое попало в мой рот.
Я не хотел помнить вкус рахат лукума.
Позолоченная глубокая тарелка стояла рядом с часами на моей прикроватной тумбочке. И я точно помнил, что ни в одном сервизе мамы не было такой посуды.
На дне тарелки отсвечивала прозрачно голубым безвкусная пудра.
Я помнил Каспиана.
Ночь вторая. Битвы.
Ночь вторая. Битвы.
Мне было страшно, и меч в руках казался неподъемным первые пять секунд. Я даже не представлял, как смогу размахивать им во время боя. И я даже не думал о том, что смогу убить им кого–либо. Нет, я не боялся думать о смерти. У нас в Англии тоже шла война, и люди умирали каждый час.
Возможно, я еще не до конца осознал то, что должен буду сделать. Именно поэтому мой страх граничил с нетерпением. Мне хотелось воевать за Нарнию, и я боялся оплошать во время финальной битвы. Рукоятка меча оттягивала руку, и я со вздохом опустился на землю, прижавшись спиной к нагретому солнечным светом камню.
Питеру нужно было помочь. Он ведь мой брат. Как я мог смотреть, как те парни из школы избивают его? Люси окликнула меня, но я не обернулся. Я так давно не дрался, и с мечами в руках мы с Питером быстро бы поставили этих наглецов на место, но не было у нас оружия. Оно осталось в Нарнии, вместе с уважением к нашей семье, нашими титулами, друзьями и…
Я не сразу услышал полицейский свисток.
У меня подрагивали руки от напряжения и злости.
Как они смеют? Как они все смеют так обращаться с нами?..
Вокруг мелькали лица, со звоном сталкивались мечи, и со стонами падали поверженные воины. Я старался быть внимательным, я хотел быть королем сегодня, как тогда, много сотен лет назад. Но нас было мало, а подмога все не шла. И я перестал думать, и верить в помощь перестал, но ведь Аслан не мог нас оставить сейчас. Ведь не мог?
Где–то рядом сражались Питер, Сьюзен и Каспиан. Сьюзен же девушка. Она королева, она воин, но она девушка, и находиться в эпицентре сражения ей нельзя, ее же могут убить! А Люси? Где Люси? Где вообще все?
Нет, это не тот страх. Никто не будет убит, это же Нарния, здесь так не бывает. Здесь все будет хорошо.
– Эдмунд, – кричал Каспиан. – Давай же, Эдмунд!
Мне казалось, что «Покоритель Зари» тонет, а призрак Белой Колдуньи даже здесь не оставлял меня, нашептывая обещания. Она не понимала, эта прозрачная оболочка, видел которую только я, что мне не нужно быть ее королем. Я повзрослел и снова стал ребенком, я был правителем, о котором вспоминали потом много веков, и мне не нужно было больше предавать свою семью в погоне за короной и властью. Или славой. У меня было все это, и еще меч Питера.
Она просто отвлекла меня, и я среагировал чуть позже, чем должен был, а Каспиан все кричал. Он, наверное, злился на меня. Или беспокоился. О своей команде, о судне. Обо мне.
– Келли, Келли, – Саманта за моей спиной плакала. – Келли, не надо, прошу тебя… Все нормально. Честно. Келли? – Холодная ладошка легла на мое плечо, и я обернулся к ней, внимательно посмотрев в покрасневшие глаза.
– Не бойся, хорошо? Я разберусь.
Я разобрался.
Громила Джо, парень с трудным характером, вокруг которого вечно ошивались всякие подозрительные типы со всего района, тогда хорошо съездил мне по роже. Но и я в долгу не остался. Наших родителей вызывал после директор Харт, а потом мама долго плакала в салоне машины, а я обнимал ее, даже не пытаясь успокоить или попросить прощения, сказав, что такого больше не повториться. Потому что «такое» всегда повторялось, стоило одной из моих многочисленных подруг отказать очередному ухажеру, как тот спешил набить мне рожу, или оскорбить, что походило на провокацию, а в школьные годы я заводился легко, и раздражение выпускал через кулаки. Не зря же мы с Иденом боксом занимались, на соревнования ездили.
– Скажи, Келли, зачем тебе Саманта? – Зло шептал Джо, вжимая меня в железную сетку, тянущуюся по периметру баскетбольного поля. – У тебя что, баб мало? Да вон, каждая вторая твоя. Только «привет» скажи. Так зачем же тебе Саманта? Зачем тебе Саманта? – Спрашивал Джо, а я сглатывал кровь, пытаясь придумать правильный ответ, устроивший нас обоих, но в голову ничего не шло, и я только улыбался разбитыми губами, пока Джо все повторял свой вопрос, сопровождая его тяжелыми ударами.
– Келли? – Он даже отшатнулся от удивления, сделал два шага назад, а потом пришла моя очередь бить.
Зачем мне нужна была Саманта?
Она не была мне нужна. Просто так вышло, что мы вдвоем очутились в одном месте, в одно время.
Мне никто не был нужен, кроме…
Я не успел додумать. Новый удар вышиб мысль из моей головы, и я со злости накинулся на Джо. На бедного Джо. Потому что не стоит злить Келли Саула.
Я забыл, о ком хотел подумать. Я всегда забывал, и это вовсе не вина Джо. Громила Джо, бедный Джо, просто попал под горячую руку.
Я не хотел просыпаться. И не хотел спать. Я хотел открыть глаза утром и забыть все, что видел ночью, как бывало раньше, как было на протяжении всей моей жизни. Лори смеялась надо мной: я никогда не помнил того, что мне снилось. Но сейчас я помнил все. И вес меча в руке, и доспехи, и сложную ночь на «Покорителе Зари». Я помнил название самого корабля и тот день, когда подрался с Джо, хотя от его ударов память мне отшибло на добрых семь часов.
– Я не Эдмунд, – мой голос походил на шипения, и я выбрался из кровати.
В распахнутом настежь окне я видел поле, растворяющееся в ночном мраке. Днем отсюда виден лес, в который переходило поле.
Эти сны – они не обо мне. Не считая драки с Джо, в которой участвовал я. И меня звали «Келли». Я не был Эдмундом. Я жил в Лондоне, на дворе был двадцать первый век, а Нарния мне приснилась. Она на самом деле только приснилась мне.
– О боже.
Несильный ветер заиграл с моими отросшими с весны волосами.
Мне никто не нужен.
Мысль из сна улетела негромкими словами в ночь.
Кроме…
Кроме Каспиана.
И я со злостью закрыл окно.
Заснуть в ту ночь мне больше не удалось.
Ночь третья. Аслан.
Ночь третья. Аслан.
– Ты разгневаешь его, Эдмунд! – Повторяла Люси, качая головой.
Я ее не слышал. Отнимал ее руки от своего лица, смотрел в сторону и весь подрагивал от переполняющих меня чувств: здесь были злость и обида, радость, от возникшей только что идеи, и боль от того, что столько времени прошло, а мы… А я его так и не встретил.
– Я не хотел, ты же знаешь. Но я искал! Люси, я везде искал. Его нигде нет. Каспиана нет, он… Он ведь не был плохим. Он должен был быть здесь, с нами. Но его нет. Я просто спрошу. Он же не мог остаться там, за дверью, – быстро говорил я. – Ведь не мог же?
Глаза Люси заблестели, прозрачные слезы скатывались с бледных щек, растворяясь в тканях ее платья.
– Люси, – я позвал ее, привлекая в объятия. – Ты чего?
– Ты прав, – она закрыла лицо руками, – его нигде нет. Я тоже искала. И Питер. А другие ничего не говорят. Они молчат, словно забыли о нем.
– Но ты ведь помнишь? Помнишь «Покорителя Зари»?
Мой голос дрогнул, и Люси подняла голову, разглядывая мое лицо.
Она плакала тихо.
– Помню.
– Я найду его, Люси. Я…
Я с трудом припоминал, каким Аслан был до перехода в Нарнию внутри Нарнии. Его было сложно видеть. Никто и не видел.
Мне удалось сбежать от Люси и Питера далеко не сразу. Их пристальное внимание донимало меня. Они думали, что мне станет легче от их заботы. Но нам всем свойственно ошибаться. Мои чувства были готовы в любой момент вырваться из меня, но я сдерживался. Я старался. Я сорвался один раз, один единственный раз, разговаривая с Люси, и с тех пор я стал избегать ее и Питера.
– Ты несчастлив, Эдмунд. Ты несчастлив в Нарнии.
Мне казалось, Аслан не упрекает меня.
С Асланом сложно было видеться – как и раньше, он был в недосягаемой зоне – как и всегда. Он появлялся, когда сам считал нужным появиться, и я не думал, что он откликнется на мой зов. Но я звал. Звал отчаянно. Мне была необходима эта встреча.
Я остался один в поле, где доставая мне до груди, зрела под золотым солнцем пшеница.
– Аслан, – прошептал я.
Его статная фигура меркла в свете. Свет словно окутывал его толстым покрывалом, которое я смахнул руками, уткнувшись лицом в гриву, ничем не пахнущую. Существовавшую и давно забытую.
– Твое сознание хочет видеть меня таким, – прокомментировал Аслан мои мысли. – Я знаю, почему ты здесь, сын Адама. И почему сердце твое неспокойно, когда твои мечты исполнены.
Я молчал.
– Тебя тревожит отсутствие Короля Каспиана Десятого, верно?
Его голос не изменился. Или это тоже было желанием моего сознания?
– Верно, – слово присохло к языку, и я сглотнул.
– Я ждал тебя намного раньше, Эдмунд.
Почему Аслан не сказал мне сразу? Почему я не спросил его в первый же день нашего возвращения…в Нарнию? Я не стал задавать эти вопросы. Я проживал свою жизнь во второй раз, и ответ мне был известен.
Я должен был придти к этим мыслям сам, без чьей либо помощи.
– Где он?
– В Лондоне, – ответил Аслан.
– В Лондоне? – Переспросил я.
В Лондоне.
Я больше не говорил, только слушал: про Лондон, который мы с Питером и Люси оставили, про Каспиана, который не стал меня дожидаться, про обещание и шанс, и судьбу. А еще Аслан мог мне помочь.
– Я помогу.
Опустившись на колени осторожно, чтобы не примять колосья пшеницы, я уставился в чернеющее над головой небо. Ночь украсила его россыпью сверкающих звезд. Время не останавливалось. Оно опережало мои мысли.
Его голос говорил во мне, а от света шел холод. Меня ослепляло, и я перестал видеть. И чувствовать.
Остался только голос Аслана. И он говорил:
– Я дам тебе три земных жизни, сын Адама. Три ограниченных жизни.
Ты будешь переходить в новое тело каждый двадцать первый год. И так будет повторяться три раза. Запомни, три. Не больше и не меньше.
И если ты не найдешь Каспиана Десятого за это время, то не сможешь вернуться обратно. Вы оба не сможете, ибо срок, отпущенный королю Каспиану в том мире, оборвется с твоей последней смертью. И тогда все двери Нарнии будут для вас закрыты. Ты меня понял?
Разве думал я тогда, как трудно мне будет вернуться? Я не думал ни о чем, кроме встречи с Каспианом. Мне казалось, одной жизни достаточно. Даже, одного месяца, что там жизни! Я просто должен буду найти его.
Зачем? Зачем, вдруг подумал я, мне его искать?
И понял ли я, что вернусь сегодня в Лондон новорожденным ребенком? Понял ли я, что через двадцать один год мои родители будут меня хоронить?
– Я понял, – сказал я. – Понял, – повторил уже громче, чувствуя себя увереннее.
Когда мне удалось сделать первый вдох, и я еще помнил Аслана, заливаясь криком в светлой палате на руках у щупленькой акушерки, я все еще слышал его слова:
– Нарния будет ждать вашего возвращения, Эдмунд.
От мамы пахло больницей и лекарствами. Я спал у нее на руках, когда медсестра спросила тихо:
– Как вы с мужем его назовете, миссис Эмис?
Мама наклонилась, прижимаясь лбом к моему лицу.
В моей памяти постепенно растворялось прошлое, уступая место новому настоящему.
– Нэйтениэл. – ответила мама. – Нэйт. Это значит – «Бог дал». Мы с мужем уже было отчаялись, но, знаете, я была так счастлива, когда узнала, что беременна…
Потом меня звали Дэниэлом. А потом – родился Келли.
Сон стекал, как вода, только медленнее, поэтому, не открывая глаз, я снова и снова прогонял в сознании только–что увиденное. У меня быстро билось сердце, и замерзли пальцы на руках.
Я вскочил на ноги и оглянулся в поисках хоть какой–нибудь одежды. Спортивные штаны валялись на кресле и, быстро ухватив их, я на ходу влез в них, туже стягивая шнуровку на бедрах.
За моей спиной беззвучно закрылась дверь.
Двадцать один год мне исполнялся в декабре.
У меня осталось не так много времени, чтобы найти Каспиана.
О, черт, стоп!
У меня полно времени, и я не собираюсь умирать в этом году. Ни в этом, ни в следующем. Потому что я хочу жить! Я хочу жить в Лондоне и…
Меня всегда тянуло в Лондон, что очень удивляло родителей. Где бы я не находился, мне хотелось вернуться в Столицу Туманов и красных автобусов, и если бы Лондон был девушкой, я бы обязательно на ней женился – так шутил Иден до отъезда.
Я хотел в Лондон, потому что там меня искал Каспиан.
Ну вот, снова.
Я люблю девушек, кстати. Иден правильно говорил, если бы Лондон был де–вуш–кой, я бы…
Меня зовут Келли, я никогда раньше не видел снов, и я умру в декабре.
А еще – мне просто нужно найти Каспиана.
Ночь четвертая. «Сегодня».
Ночь четвертая. «Сегодня».
– Сегодня мы все собрались здесь, потому что я так захотел, – объявил громко Энджел Джайлс.
Дерзкий, расслабленный, он с легкостью вступил на широкий и полированный, длинный стол из красного дерева. Под подошвами его туфлей скатерть не собиралась в складки. Он шагал легко и свободно, и вслед ему обращались взгляды, полные смущения, восхищения и любопытства.
Поднялись вверх бокалы с шампанским. Кто–то закричал, кто–то зааплодировал, кто–то потянулся за новым бокалом. Замелькали вокруг лица.
И ночь началась.
В многочисленных комнатах, наполненных людьми, потекла музыка, застучали в висках барабаны, забились в нос дорогие запахи алкоголя, духов и табака.
– Келли, Келли, возьми бокал!
– Смотри в камеру, Саул, в камеру. Иии… Улыбайся, чувак! Не будь бревном.
– Келли, привет! Помнишь меня? Мы встречались у Мэтью, летом, ты еще тогда спорил с Эмилем, что…
– Келли, тебя зовут, как мою бывшую девушку. Она была американкой, и ее отец сделал миллионы на кофе. Келли, у нее были такие ноги, такие ноги…
– Келли!
Я был безбожно пьян. Настолько пьян, что не помнил, где нахожусь. И у кого. И по какому поводу.
На мгновение мне показалось, что я даже причины своего пьянства не вспомню.
В моей руке один стакан с неразбавленным виски сменялся другим. Кто–то забыл отключить вспышку у фотокамеры, и меня постоянно вело в сторону от каждого нового кадра. Рядом хихикали девушки, чьи лица я знал раньше, но их имена ускользали от меня, как только я думал о них больше десяти секунд. Их яркие дизайнерские платья пахли духами, а сами девушки пахли дождем и одиночеством. Мы все в то время года так пахли. Нам было грустно внутри, и весело снаружи. И нам всем нравилось врать о своем счастье.
Когда я выпивал, я становился честнее. Прежде всего с собой.
Мне снова перестали сниться сны. Но это не значило, что я перестал думать об этом. О Нарнии.
В «зеленом» Сити сегодня не моросил дождь. Я выбрался на воздух, опустившись на скамейку. Напротив, в нескольких шагах, покачивались от ветра старые качели. Меня замутило, и я поспешно опустил голову, не смотря, как ходят из стороны в сторону деревянные балки на железных прутьях, которые мое зрение выхватывало из темноты. На дом давно надвинулись тени, по периметру перешептывались деревья, а я сидел и смотрел в ночь. Я слышал ночь, и думал, что она похожа на нарнийскую. Пока что тихую, даже звездную.
– Я не слышу машин, и уже думаю, что это – Нарния.
Мой шепот показался мне жалким, и я согнулся, прижавшись лбом к коленям. Безвольные руки повисли вдоль тела, кончиками пальцев я касался деревянного настила веранды.
Не понимая, почему я поверил в те летние сны, я вдруг подумал, что все это может оказаться правдой.
Меня затошнило, и я резко выпрямился, откидывая голову на спинку скамейки.
Заскрипели под чьими–то шагами доски.
– Совсем плохо?
– Ага, – ответил я.
– Ты немного выпил.
– Мне не от выпивки.
Я подумал, что уже где–то слышал этот голос.
Я был пьян, и ничто не мешало мне мечтать.
– Эдмунд, – я зажмурился. Это было так похоже на Каспиана. Почти реально я слышал его сквозь мутную пелену в ушах. У меня защемило сердце. Или я свихнулся или... Я свихнулся. – Привет.
– Привет. – Мой голос не дрогнул, но вздрогнул я, когда меня потянуло в сторону, и я головой уткнулся в чужое плечо.
Чужое ли?
Я неуверенно открыл глаза. Впервые мне не хотелось просыпаться. Я не знал, на что надеялся. Нет. Я ни на что не надеялся, потому что я отказывался верить во весь тот бред, который мне вдруг подкинуло изголодавшееся по детским сказкам сознание.
Я даже перестал вспоминать июнь и отложил написание завещания.
Меня удивляло то, что я не чувствовал страха. Я принял все то, что год назад считал бы бредом, с несвойственным мне смирением, словно что–то во мне давно ждало этих воспоминаний, жаждало их и скучало по ним.
Если бы я оттолкнулся от моего «сегодня», я бы потерялся один. Меня бы смыло мощью той волны, которой являлись несуществующие в моем мире воспоминания.
Я по–прежнему оставался Келли Саулом, а где–то рядом жил Эдмунд, в своей несуществующей Нарнии с ее несуществующими порядками и традициями, принять которые я не мог, потому что не чувствовал их.
Но моя ошибка была в том, что Эдмунд жил не рядом со мной. Он был во мне. И не мои воспоминания обрастали его жизнью. Моя жизнь всегда была тенью его.
Если он существовал на самом деле, обрывал себя я.
Я хотел отрицать. Но мое сопротивление само собой сходило на «нет» со временем. Я не замечал, как это происходило. Просто в какой–то момент я понимал, что вокруг одна ложь обрастала другой, дизайнерскими вещами каждый в моей окружении пытался прикрыть свое «я», спрятав его в салон дорогой машины, а в это время где–то наступал новый день. Умирали люди и рождались дети. Где–то парень радовался найденному доллару, а девушка не спала полночи, пытаясь выучить десяток новых слов, заданных в университете. Где–то ребенок просил маму купить ему мороженое, и где–то, совсем рядом, кто–то говорил «люблю», и ему отвечали взглядом украдкой, улыбкой и тихим: «Я тоже». Все это было где–то. С кем–то. Но не у нас. И я не пытался обвинить в этом родителей, общество или себя. Так вышло. Что мы выросли такими. В этом не было чьей–либо вины.
Таким было «сегодня». Оно изменилось за шестьдесят лет. И я изменился. И даже Эдмунд стал другим.
Та позолоченная тарелка так и осталась в моей комнате в новом родительском поместье. Я спрашивал у мамы: ничего подобного она никогда не покупала, но она не отказалась бы от такого сервиза.
Я засунул тарелку в большой шкаф, где оставил некоторые свои вещи.
Мне хотелось пить, у меня болела голова, и я понимал, почему остался на ночь в доме, где мы накануне праздновали начало нового учебного года. Но я не помнил, как добрался до кровати, не помнил, как узнал о комнате, в которой есть кровать, и не помнил хозяина дома, не помнил тысячи других мелочей. И еще я не понимал, когда это все успели разъехаться, и почему никто не прихватил меня с собой.
Мое отражение в зеркале было усталым. Рубашка и брюки смялись, галстук распустился, растрепанные волосы лезли в глаза, и я заправил их за уши.
– Проснулся.
Я весь как–то подобрался.
В зеркале за моей спиной стоял Каспиан.
В джинсах и майке. Он улыбался, и с его мокрых волос падали капли воды.
Он был другим. Не таким, каким я видел его в своих снах. Не таким, каким я его запомнил.
– Кажется, я еще сплю.
Но это был он. Я понял это по тому, как он улыбнулся, как расправил плечи и как заговорил. Но дело в том, что я не слышал его слов. Я лишь смотрел в зеркало, и думал, что у меня совсем разыгралось воображение, и на вчерашнем празднике я перебрал виски, или там было не только виски?
– Иди умойся, Эд. И поговорим.
Я медленно развернулся, и сердце в моей груди отчаянно забилось.
– Я тебя до сих пор вижу.
Каспиан наклонился. Он был выше меня даже сейчас, когда я вырос совсем. Таким он меня никогда не видел. И я не видел его таким. В совсем простой одежде. Если подумать, я его и раньше не видел.
Его губы коснулись моего лба, и я шарахнулся назад, вцепившись руками в его футболку.
Я не почувствовал совсем ничего. Из меня вымыло все эмоции, и осталось только ощущение чужого дыхания совсем рядом, да ткань футболки в ладонях. И вкус слез на губах был каким–то смазанным. Это больше напоминало воду. Или плакало что–то внутри меня.
– Ты настоящий, – сказал я.
Я умылся наспех. Зубы почистил его щеткой, даже не поморщившись. Это же был Каспиан – так во мне говорили воспоминания.
– Что, черт возьми, происходит? – Кричало сознание.
Но я не мог ответить. Как я мог ответить?
Мне казалось, что все это происходит не со мной. Что это не я проснулся сегодня утром в доме, полном вчерашних призрачных воспоминаний.
– Что будет дальше? – Спросил у него я.
И Энджел Джайлс притянул меня к себе, растерянно целуя в висок. В нем не осталось вчерашней расслабленности, и я чувствовал, как он напряжен по тому, как он смотрел, как прикасался.
Он вздохнул, опустился на диван в гостиной, где еще не было прибрано после вчерашнего, и я присел на корточки напротив него.
В соседней комнате за толстой стеной гудел пылесос. За моей спиной на низком столике пепельница доверху была заполнена окурками.
– Я не знаю, – ответил он, потянувшись в карман за пачкой сигарет и зажигалкой.
Вспыхнул огонек, блеклая струя дыма поползла вверх.
– Ты раньше не курил, – сказал я.
– Раньше мы были другими, – ответил он.
Нас сделало такими «сегодня».
В том, что мы изменились, не было нашей вины.
Ночь пятая. Океан
Ночь пятая. Океан.
В ноябре я вернулся в опустевшее родительское поместье. Энджел составил мне компанию. Почерневшие виноградные нити мрачным куполом смыкались над нашими головами и растекались к колоннам, уходя в сырую землю.
Стеклянные глазки видеокамер мрачно поблескивали, выглядывая из–под оголевших ветвей и черепичных козырьков. Опавшая и потемневшая листва на дорожках пахла детством: ее не хотелось убирать.
Я отпустил всю прислугу. Ненадолго, разумеется, и раз в неделю по маминому настоянию нас все равно кто–нибудь, да навещал. Приносил с собой продукты, смахивал пыль с книжных полок и забирал мусор. Я не видел того, кто это делал. В те дни мы с… Каспианом не покидали мою спальню, поэтому мусора было немного, а холодильник ломился от еды. Мы почти не ели. Не хотелось. И сложно было. Перестраивалось не только наше сознание, наши тела вспоминали, как держать в руках мечи и как вести себя в бою. Моя голова наполнялась по-новому незнакомыми, но выученными давно-давно картами, стратегиями. От прожитых мной, Эдмундом, лет ломило виски. Кажется, я даже плакал беззвучно.
Когда воспоминания о былом прорезались особенно яркими вспышками – я кричал. Кричал во всю глотку.
Я не мог контролировать себя: я этого даже не помнил. Не помнил, что кричал, и что плакать мог. Просто в какой–то момент Каспиан обнял меня, и я уткнулся носом в его шею, и глаза у меня были мокрыми. Ресницы совсем слиплись. Мне было нечем дышать – и он отдавал мне свое дыхание. Мои руки были ледяными, а Каспиан согревал мое сердце, которое так отчаянно билось в груди.
Я так не хотел, чтобы он меня отпускал.
В те дни мы не бродили по многочисленным комнатам дома. Нас не интересовало то, что происходило за его окнами. Наш мир уместился в четырех стенах.
И еще, я не помню, сколько времени мы провели, сидя по разные стороны кровати. Я даже не помню, о чем думал на пятый день.
Я смотрел на глубокую позолоченную тарелку из своего первого сна, Энджел смотрел на платяной шкаф, и мы не смотрели друг на друга. Потом, не помню когда, я устал сидеть прямо.
Матрас прогнулся под моей спиной. Я вытянул руку, и Энджел, не глядя на меня, тоже протянул руку за спину. Мы соприкоснулись кончиками пальцев, и я закрыл глаза, зажмурился, когда наши пальцы переплелись.
Я мог думать, что здесь и сейчас есть только мы. Мы, Келли и Энджел.
Мы, а не наше прошлое.
Это был последний раз, когда я так думал. Потом сомнения исчезли, словно их и не было никогда. И мы перестали удивляться.
Мы смирились. Или все таки вспомнили?
Осень принесла густой туман и частые дожди, к ночи в полях поднимался ветер. Мы слышали его, слышали, как остервенело он бился об окна, и видели ту озлобленную решительность, с которой ветер гнул стволы древних деревьев.
А я ведь забросил университет. Какой толк от посещения занятий, если скоро меня не станет? И смерть моя пройдет мимо моих некогда друзей, в ее равнодушии растворятся учебные пособия и конспекты, и меня забудут. Потому что я не принадлежу этому времени.
Мы все еще не знали, что нас ждет в декабре. Может, мы бездумно тратили те часы, которые были нам отпущены. А может, нам наконец было позволено просто быть вместе. Мне было хорошо знать, что он рядом. Что я могу проснуться, а он, Каспиан, – рядом. И не надо было сражаться, а после – уходить, не оборачиваясь.
С каждым новым рассветом я все больше чувствовал себя прежним.
– Что с нами дальше будет? – Спросил я Каспиана, когда мы впервые покинули теплые комнаты особняка, выйдя в промозглую осень. Полы моей рубашки, застегнутой на две пуговицы, колыхались, подхватываемые порывами резвого ветра. Я совсем не ощущал холода. Я забыл, какого это.
– Невозможно знать ответы на все вопросы. – Ответил Каспиан, широкой поступью направляясь вперед.
Я следовал за ним.
Под босыми ступнями слипались сырые листья, гравий с дорожек потемнел, и за оградой поместья серый полог неба налегал на поблекшие поля уже собранной пшеницы. Под ногами несуществующая тропинка вела вперед, туда, где солнечные лучи преломлялись о широкие ветви вековых дубов; туда, где обрывались границы полей. Старая роща дышала сырой землей, жизнь здесь увядала. Скрипучим шепотом переговаривались деревья. В их словах, в их силуэтах я узнавал другой лес.
– Эдмунд, – сказал Каспиан, остановившись.
Подняв голову, я смотрел в его затылок, пока он не обернулся ко мне с улыбкой, оживляющей воздух вокруг нас.
Мне показалось, что мир вокруг вспорхнул, закрутился плотной воронкой, в центре которой были мы – и я сделал шаг к Каспиану, поравнявшись с ним плечом.
Ярким, непризрачным светом солнце осветило наши лица в следующую секунду, заиграли короткие тени на щеках. Я зажмурился, слизывая с губ соленую влагу. Закричала где-то над головой белоснежная чайка, вскинулась и удалилась, разнося на своем языке весть о нашем прибытии. Или мне хотелось так думать. Влажный песок обволакивал пальцы ног, намокли от воды джинсы. Перед нами раскинулся могучий океан, чьи края уходили далеко за горизонт.
Я думал: «Была ли то Нарния?» Или то было иллюзией, и было ли это вообще?
Но теплая вода казалась прозрачной. Если бы не волны, я бы видел, как океан вырисовывает черты Каспиана; видел бы, как он сглаживает их; словно умелый художник прописывает контуры, наполняя улыбку искренней радостью, а во взгляде отражает удовлетворение и что-то еще… Что–то такое, что мне сложно понять.
Потом брызги полетели в разные стороны: я утянул Каспиана за собой в воду.
Время потеряло для нас всякий смысл. Мы потом лежали на песке, хранящем тепло тысячи летних дней, и над нашими головами ночной небосвод вспыхивал светом звезд, видевших все истории и нас самих.
Каспиан потянул меня за рукав еще влажной рубашки, и я повернул к нему голову:
– Сколько времени прошло с тех пор, как мы не видели их всех? – Спросил он. – Сколько времени еще пройдет.
Успел бы я придумать ответ? Нет. Я даже не успел почувствовать что–либо. Только локти погрязли в песке, а мысли – в воспоминаниях.
В другое время в отблесках костра под треск горящих сухих веток мы лежали на сухой земле мертвого острова и разговаривали о мечтах и о неизвестных мне ранее созвездиях.
Не горел сейчас костер, с нами не было команды и Люси, взрослеющей красавицы Люси, с Юстэсом, чье тело мощной броней покрывала золотая драконья чешуя.
– Если бы звезды умели говорить, – ответил Аслан. – Они бы передали им, что вы скоро вернетесь.
И мы резко обернулись назад.
В моей комнате окна были распахнуты настежь. Дубовые подоконники намокли, вместе с короткими раскатами грома отдавались в ушах последние слова Аслана, с эхом разбегались они по телу и вместе с шумом дождя разбивались о тонкую, не размытую еще границу сна и яви.
Поскрипывали дверцы открывшегося шкафа. От колючего холода хотелось уйти в тепло, расстояние до которого измерялось десятком шагов до двери в коридор, но я медлил. С рукавов моей невысохшей рубашки осыпался темные песок. Я поморщился, ладонью смахивая его с простыни.
За последние месяцы я успел привыкнуть к тому, что некоторые мои сны были вовсе не снами. Я хотел спать, потому что тело мое не отдохнуло: руки устали от долгого плаванья с непривычки. Кажется, песок оставался в моих волосах, и я лениво свесил голову с края кровати, встряхивая ею, пока черные и синие иглы не засветились перед глазами.
Каспиан спал, и сон его был безмятежен, а одежда суха, словно это не он был со мной там, под звездным покрывалом ночи.
Но я знал, что там мы были вместе. Мы чувствовали Аслана, потому что не успели разглядеть его.
Мы были в Нарнии.
TBC